– Да, конечно я справлюсь. Идите домой, поспите несколько часов. Зачем нам всем встречать Новый год так по-уродски. Увидимся утром.

Это Эдвард.

Я все так же не открываю глаз и стараюсь сохранять спокойствие. Он закрывает дверь, и я слышу, как поворачивается замок. Свет он не включает, медленно подходит к кровати.

– Ну, приветствую вас, миссис Рейнольдс, как вы себя чувствуете этим вечером? Как вижу, без перемен. Какая жалость…

Он подходит к окну, и я слышу шелест задвигаемых штор. Теперь, когда мне удалось ее увидеть, палата предстает перед мысленным взором со всей ясностью. Отныне это уже не сон, а явь, которую я словно пытаюсь рассмотреть через повязку на глазах.

– Сегодня Новый год. Ты знала об этом? Я такие надежды возлагал на две тысячи семнадцатый. Думал провести его с девушкой, которую когда-то хорошо знал, но: Она. Все. Нахрен. Испортила. Поэтому я, чтобы побыть с ней, добровольно вызвался сегодня выйти в ночную смену. И вот теперь здесь только мы с тобой – как и должно было быть всегда.

Я слышу, что он возится рядом с кроватью, но что конкретно делает, сказать не могу.

– Последние несколько дней я много думал о твоем муже. Должен сказать, он совсем не оправдал моих ожиданий. Кстати, полиция по-прежнему считает, что все это с тобой сотворил он, хотя после всего, что я им наговорил, это неудивительно. Как они его еще в больницу пускают? Я сказал, что работаю здесь врачом, и они мне поверили. Но ведь ты тоже поверила, правда?

Эдвард подходит вплотную ко мне и принимается гладить меня по голове. Я непроизвольно задерживаю дыхание. Потом он заводит прядки волос мне за уши, и я слышу, как в них раздаются гулкие удары сердца, пытаясь подать сигнал тревоги.

– Нет, твой муж, Бедолага Пол, не урод, но при этом какой-то неухоженный, вид у него так себе, если честно. Ты из-за этого вернулась ко мне? Чтобы быть рядом с настоящим мужчиной, а не костлявым заморышем?

Он проводит пальцем по моему лицу, гладит щеку, а потом прикрывает ладонью рот.

– Если не хочешь отвечать, ничего страшного, я все понимаю. К тому же мне на собственном горьком опыте пришлось убедиться, что из этого рта вылетает только ложь.

Эдвард склоняется надо мной и шепчет мне прямо в правое ухо:

– Тебе надо перестать врать, Эмбер. А не то придется расплачиваться дорогой ценой.

Я не могу дышать и готова вот-вот его отпихнуть, но вдруг вспоминаю, что не могу. Он убирает с моего лица ладонь.

– Надо отдать ему должное, он действительно тебя любит. Но ведь тебе этого мало, правда?

Я стараюсь не волноваться, контролирую дыхание, пытаюсь сосредоточиться. Мне не дает покоя вопрос о том, поцелует ли он меня вновь. От мысли о его языке у меня во рту к горлу подкатывает тошнота.

– Он что, тебя плохо трахал? Вся проблема в этом, да? Я помню, ты, Эмбер, это дело ой как любишь. Если подумать, то тебе, наверное, трудно все время вот так лежать здесь, когда никто не заботится о твоих потребностях. Как член персонала этого медицинского учреждения, призванного сделать твое пребывание в нем максимально комфортным, я готов взять на себя за это ответственность.

Его рука гладит меня по правому бедру и забирается под простыни. Он засовывает ладонь между ног и без труда их раздвигает. Когда его пальцы настойчиво пробивают путь в меня, в голове раздается безмолвный крик.

– Ну как, уже лучше? – спрашивает он. – Громче, я тебя не слышу.

Его пальцы все наглее рвутся вперед.

– Судя по твоему молчанию, не лучше. Досадно. Но знаешь, когда ты не врач, очень трудно назначить правильное лечение. А стать врачом, когда какая-то сучка рассылает повсюду никчемные письма с угрозами и тем самым ставит крест на твоей карьере, тоже очень и очень трудно.

С шепота он постепенно переходит на крик. Его кто-то наверняка может услышать. Почему они не идут? Почему меня никто не спасет?

– Ты разбила мне сердце, разрушила мою карьеру и думала, что тебе это все сойдет с рук?

Он выплевывает мне в лицо эти слова, брызгая слюной.

– Из-за тебя я теперь работаю жалким ночным санитаром, но это ничего. У меня есть ключи от всей больницы, я могу запереть любую дверь и открыть любой шкафчик с лекарствами. И я много чего умею. Годы учебы не пропали даром. Поэтому знаю, как держать тебя здесь так, чтобы никто ничего не заподозрил.

Его дыхание учащается. Я заставляю себя не двигаться и не издавать ни звука.

– Что ты скажешь в свое оправдание?

Он дышит часто, как собака.

– А ведь я тебя простил, следил за тобой, ждал, когда ты осознаешь свою ошибку и все исправишь. Мне даже теперь кажется, что у нас еще есть шанс. Но, понимаешь, такие женщины, как ты, никогда и ничему не учатся, поэтому я сам должен преподать тебе урок.

Он на мгновение останавливается, я в какой-то момент надеюсь, что все уже позади, но это не так.

– Я видел тебя здесь два года назад, когда сюда привезли рожать эту сучку, твою сестру. Ты прошла мимо меня. Два раза. Будто я пустое место, словно я для тебя никто. В тот день мне удалось проследить за тобой до самого дома. Я двадцать лет тебя люблю, а ты меня даже не узнала. Ну ничего, теперь, надеюсь, ты меня запомнишь как следует.

Я слышу, как он расстегивает ремень. Затем молнию. Потом включает лампу над головой, грубо стаскивает с меня простыню и задирает сорочку.

– Посмотри на эти гнусные волосы, – говорит он и несколько раз щелкает пальцем у меня между ног, – когда мы были студентами, ты делала восковую эпиляцию, прилагала усилия. А теперь? Посмотри, в кого ты превратилась? Так что если по правде, то я оказываю тебе услугу, за которую ты должна быть мне благодарна.

Он забирается на меня, кровать содрогается, его кожа касается моей, тяжесть его тела придавливает меня к земле, он дышит мне прямо в лицо. Он вламывается в меня, я пытаюсь закрыться. Все будто бы происходит не со мной, я просто вынуждена наблюдать за происходящим с закрытыми глазами. Больничная койка с грохотом ударяется о стену, в моей голове ритмично пульсирует метроном отвращения. Мне нельзя сопротивляться, он слишком силен, он победит.

– И как ты оцениваешь эту боль по десятибалльной шкале?

Он причиняет мне боль и ловит от этого кайф. Я должна оставаться немой и неподвижной. В противном случае он наверняка меня убьет. Чтобы жить, я должна прикинуться мертвой.

Закончив, он тут же с меня слезает. Становится тихо, мне уже кажется, что он собрался уходить, но он никуда не торопится и склоняется надо мной. Я слышу его сбивчивое дыхание. Ощущаю его запах. Судя по звукам, он что-то делает с моей капельницей. Неожиданно он вновь втыкает в меня свои пальцы, вытаскивает их, вытирает о мое лицо, засовывает в рот, проводит по зубам, деснам, языку.

– Чувствуешь? Это наш вкус, твой и мой. Было не так здорово, как я думал, но на самом деле трахать тебя всегда было все равно что трахать труп.