Я слышу, что он застегивает ремень. Потом накрывает меня простыней.

– До свидания, Эмбер, сладких снов.

Эдвард выключает свет и уходит.

Такое ощущение, что меня высадили на конечной остановке, за которой больше ничего нет. Я боюсь, что не смогу открыть глаза, и боюсь увидеть что-то ужасное, если у меня это все же получится. Не в состоянии ничего почувствовать, принимаюсь считать. Дойдя до тысячи двухсот секунд, пытаюсь внушить себе, что угроза миновала. Двадцать минут слились в одно целое, образовав между ним и мной стену. Этого еще недостаточно, однако, открыв глаза, я, по меньшей мере, вижу, что физически его рядом нет. И только в этот момент осознаю, что мои пальцы двигаются, помогая мне считать. Я могу пошевелить рукой. Меня по-прежнему окружает мрак, и глаза все еще пытаются к нему привыкнуть. За пределами моей кровати я различаю только сумрачную серую боль. Если я могу двигать пальцами, то что еще я могу? Я поднимаю правую руку, медленно, будто страшась ее сломать. Она очень тяжелая, удерживать ее в равновесии так же трудно, как перегруженный поднос. Увидев с тыльной стороны ладони тоненькую трубочку, я вырываю ее, вскрикивая от боли. Мне нужно спешить, нужно позвать на помощь, но все вокруг такое медленное, такое трудное.

Остальные части тела по-прежнему неподвижны. Я оглядываюсь по сторонам, насколько это возможно, и вижу красный шнурок. Он выглядит как штука, за которую полагается дернуть, чтобы позвать на помощь, а помощь мне необходима. Я протягиваю дрожащую руку, но по пути она наталкивается на преграду в виде капельницы. Замираю, неподвижно смотрю на полупустую емкость, тихо покачивающуюся на подставке, и понимаю, что именно через нее Эдвард пичкает меня какой-то гадостью. Я сдергиваю ее и роняю на прикроватную тумбочку, в надежде, что кто-нибудь, увидев ее, поймет, что нужно делать. Со мной явно что-то не так, глаза настойчиво стремятся закрыться. Я опять тянусь к красному шнурку, сжимаю его пальцами и тяну. Потом вижу, что над кроватью вспыхивает красная лампочка, роняю руку и с такой силой сжимаю простыню, что ногти пальцев вонзаются в ладони. Сон тянет меня вниз. Не в состоянии бороться, я позволяю глазам закрыться и чувствую, что проваливаюсь в черноту.

Возможно, я умираю, но я так устала жить, что, может быть, оно и к лучшему. Я разрешаю мозгу отключиться. Где-то высоко-высоко надо мной, над холодными, черными волнами, раздаются чьи-то голоса, но слова не раскрывают своего смысла. Только три из них мягко опускаются на дно и находят меня.

– Она отдает концы.

Я отдаю концы.

Рождество, 25 декабря 2016 года

Рождество – это такое время, когда надо терпеть родственников, которых ты не выбирал.

– Какой чудесный шарф, – говорит Клэр, встречая нас в коридоре.

Вслед за ней мы с Полом входим в дом. Ничто не напоминает о нашей вчерашней размолвке – мы с сестрой всегда отлично умели притворяться. В то же время мне что-то не верится, что она была бы так спокойна, если бы узнала, что Пол обнаружил ее детские дневники. Она даже не знает, что их видела я. Вообще-то, когда читаешь свою собственную историю глазами другого человека, возникает странное ощущение. Твоя собственная версия истины приобретает несколько иную форму, потому что больше тебе не принадлежит.

Мы попадаем в недавно отремонтированную кухню-столовую с открытой планировкой. Не считая разбросанных повсюду игрушек, она выглядит безупречно. После смерти родителей в доме была проделана огромная работа, и теперь его почти не узнать; впечатляет, особенно если учесть, что я жила здесь с самого рождения. Клэр в нем все полностью переделала, заклеив обоями трещины в нашей семейной истории. Я до сих пор повторяю себе, что у мамы с папой были причины оставить дом Дэвиду и Клэр. Им он нужен больше, чем нам, к тому же рядом находится его гараж, благодаря которому они познакомились.

– Дэвид сейчас спустится, он наверху, переодевает близнецов. Вам что-нибудь налить?

Клэр убрала со своего безупречного лица длинные белокурые волосы и теперь выглядит просто ослепительно. Они, естественно, не всегда были светлые, но после многолетнего умелого использования перекиси водорода этого не скажешь. На ней новое облегающее черное платье. По сравнению с ней я чувствую себя чучелом; не знала, что на семейную вечеринку положено так наряжаться. Я, конечно, старшая, но она выглядит куда моложе меня, если учесть, что мы родились в один день с разницей всего в несколько часов.

– Нет, мне не надо, – говорю я.

– Да не дури ты, это же Рождество! – восклицает Клэр. – Для начала я открою шампанское…

– Звучит недурно, – говорит Пол.

– Ну хорошо, но только один бокал, не больше, – отвечаю я, не сводя глаз с деревянного кухонного шкафа.

На внутренней стороне его дверцы родители каждый год, пока я не стала подростком, отмечали мой рост. Но Клэр все эти пометки закрасила.

Мы садимся на угловой диван, и у меня возникает ощущение, будто я аксессуар на фотографии в одном из интерьерных журналов Клэр. Кухня выглядит так, будто в ней никто ничего никогда не готовил, хотя по ней и разносятся поразительные запахи. Сестра отличная хозяйка, но выглядит так, будто даже не подходит к плите. По лестнице с малышами на руках спускается Дэвид. Он слишком высок и поэтому при ходьбе всегда немного сутулится, будто постоянно страшась удариться обо что-нибудь головой. Линия роста его волос с каждым днем все больше отступает назад, подчеркивая десятилетнюю разницу в возрасте между ним и женой. Когда нам было по шестнадцать лет, он починил папину машину, взял с него, как положено, деньги, а заодно лишил Клэр девственности. Тогда я была потрясена, мне было так противно. Она думала, что я ревную, но ошибалась. От одной мысли о том, что он с ней что-то такое делал, я брезгливо кривилась. Помню, как она стала украдкой бегать к нему на свидания. Нередко я выходила из дома вместе с ней, а потом ждала в одиночестве, стараясь ничего не слышать, пока они там занимались непонятно чем. В один такой вечер мы с Клэр устроились в парке, чтобы немного выпить. Вдвоем, только я и она. Дэвид давно отправился в паб, но нас, несовершеннолетних, туда бы не пустили. Когда пара бутылок сидра, которые он нам оставил, опустели, мы шаткой походкой вышли из тени деревьев, служившей нам убежищем. Время было позднее, железные ворота парка уже стянули толстой цепью и закрыли на висячий замок.

Нас это ничуть не обеспокоило, ведь наши юные тела могли спокойно перелезть через ограду, однако Клэр заявила, что сначала ей хочется отдохнуть, и улеглась на асфальтовую дорожку. Я устроилась рядом с ней, она тут же взяла меня за руку и три раза несильно ее сжала. Моя ладонь ответила ей тем же. Мы лежали в лунном свете, пьяно хохотали – надо всем и ни над чем, но потом она повернулась, подперла голову рукой, устремила взор на меня и перешла на шепот, будто трава и деревья могли нас подслушать. Я не спрашивала, чем они с Дэвидом занимаются, пока я ее жду, но она сама мне все рассказала. Она сказала, что это было приятно. Я была смущена, меня немного тошнило, и при этом я чувствовала себя преданной. Я считала, что она совершает огромную ошибку. Их брак, двое детей и без малого двадцать лет совместной жизни позволяют предположить, что неправа тогда была я, а не она. Ни с одним другим мужчиной Клэр никогда не спала. Не проявляла к ним интереса. Если сестра кого-то полюбит, то это на всю жизнь.