Они выходят из дыма, сливаются друг с другом, тают и исчезают. Я вижу глаза, слышу дыхание, грубую речь на вражеском языке (язык звучит незнакомо, может его вовсе не существует, просто такие звуки должен издавать неприятель) и клацанье затворов, а потом шквал пуль разрывает джип на части, и я прячусь за ним, цепляясь за совершенно никчемный пистолет и ожидая, что меня наконец-то (и окончательно) пристрелят.

Не пристреливают. Палят в джип, снова и снова. Ронни Чжан потряс бы головой и заявил, что тачку «безнадежно отпетушили в задний проход, и не чирикай, что петушат только в зад. Старый злой вояка знает и другие гнусные способы – лучше верь и моли Бога, чтобы я не начал показывать». Враги приближаются.

Они осторожны. Они не спешат и скоро меня найдут. Они двигаются к цели, будто играя в классики, – каждый на секунду замирает в укрытии, затем мчится вперед. Это слышно по звуку их шагов: топ-топ и топ-топ-шрр. Возможно, меня не убьют, если я буду безоружен, но пистолет я все равно не бросаю, потому что безоружного убить куда проще. Джип скрипит, когда один из солдат залезает внутрь; слышится шорох ножа. Так вот как все случится. Я вижу тень на фоне неба, и тень опускает голову. Я беззащитен. Они пришли за мной.

Джип Хепсоба открывает пулеметный огонь. Как сюда попали мои друзья, как меня нашли – загадка. Конечно, они могли просто уезжать из лагеря по главной дороге, но что привело их сюда именно сейчас, навсегда останется для меня тайной. Он стоит на пулеметной площадке фургона, в котором мы с Ли ездили на свидание. Рядом в маленьком танке едут Батист Вазиль и тощий парень из санитарной службы. Они спорят о преимуществах и недостатках французских танков, не забывая при этом решетить воздух дружественным пулеметным огнем и расчищать дорогу. Несколько лет назад их действия сочли бы противоправными. Открывать огонь из оружия пятидесятого калибра по людям было запрещено Женевскими конвенциями. Иначе говоря, если вы хотите убить кого-то из такого оружия (например, из снайперской винтовки «Баррет», теперь состоящей на вооружении морской пехоты и коммандос), сперва подстрелите его машину, чтобы она взорвалась. Это достойный способ убить человека, а просто снести ему голову – уже военное преступление. Когда я учился в Джарндисе, этот очаровательный пример старомодного рыцарства решили исключить из военных законов, против чего я выступал на демонстрациях и о чем меня подробно расспрашивал Джордж Лурдес Копсен (ныне покойный), когда я сидел на электрическом стуле. Теперь я с упоением чувствую, как воздух пульсирует от негуманных пуль, потому что без них я бы уже умер.

Тени оседают на землю и ныряют в укрытия. Фургоном Джима Хепсобы управляет Энни Бык, Гонзо ведет второй. Ли сидит рядом, крепко вцепившись в дробовик. Она подстреливает пару-тройку вражеских солдат и яростно рычит. В какой-то миг я могу поклясться, что вижу за ее спиной ангельские крылья. Моя любимая. Моя свирепая, губительная красотка. Один из нас должен быть опасен. Я так горд, что это она.

Игон Шлендер втаскивает меня в фургон. Только тут я сознаю, что меня ранили, – на миг в груди просыпается странная надежда, но нет, это опять не пуля. Из бедра торчит тонкий клинок, и, судя по гадкому, явственному скрежету, прошибающему всю ногу и скрипящему на зубах, засел он в кости. Мерзкий кинжал – штучка из арсенала солдат вроде Гонзо. Он сделан из керамического материала, который не фиксируется металлодетекторами. Солдат среднего телосложения может прикрепить штук пять таких кинжалов к ноге и при необходимости метнуть в неприятеля. Они летят прямо, и даже кевларовый бронежилет им не помеха – острие проникает между отдельными волокнами, а не пытается пробить их все разом, как пуля. Отдельные беспринципные личности, промышляющие мокрым делом на гражданке – не на войне, даже смазывают долы ядом, но к клинку, гордо торчащему из моей ноги, это не относится, раз я еще жив.

Игон забрасывает меня в фургон и орет Джиму, чтобы ехал туда, где можно лечить раненых. Выясняется, что ранены почти все: Джим щеголяет глубоким порезом на боку, у Энни на руке шина, да и у Игона на лице пара небрежных швов. Неудивительно: такое ощущение, будто в нас стреляет сам воздух. Я в страхе оглядываю Ли – нет, Господи! – но она цела, только немного поцарапана, взбешена и напугана. Ли осматривает мое бедро, вкалывает местное обезболивающее и выдергивает клинок – перед глазами ярко вспыхивает. Особой боли я не чувствую, но ясно ощущаю, как из кости вытаскивают нечто чужеродное, и не все мои нервы спят. Ли задевает один, и я выдавливаю что-то храброе, вроде «ой» или «мама». Она заклеивает мою рану суперклеем (так для чего он нужен) и обматывает ногу чьей-то рубашкой. Я влюбляюсь в нее еще сильнее.

Гонзо увозит нас из лагеря, и чем дальше мы уезжаем, тем спокойнее вокруг. Стоит туман и прохлада, под нами шуршат колеса, и дорога безмятежна. Мы останавливаемся, чтобы сменить водителей, Ли падает мне на плечо и засыпает, как ребенок. Я передаю Энни Быку трофейный компас, и она смотрит на меня, как на фокусника. «Неплохо, неплохо», – улыбаясь, говорит она и ерошит мои волосы. Едем дальше. Рано или поздно кому-то придется спросить: «Черт возьми, что это было?» Но еще не пора; по взаимному согласию мы решили пока не трогать эту тему. Гонзо остается за рулем, слишком уж взбудоражен.

Вскоре мы опять тормозим, потому что Энни приметила что-то на обочине и обратила на это наше внимание. Останавливаемся, бдительный Джим Хепсоба на всякий случай готовится открыть огонь, но никого не видно. Издалека мы все видели семью, гуськом идущую по обочине. Но теперь здесь только чахлые деревца, вспоротая бомбами земля и туман. Мы их слышали, даже уловили с ветром запах пота и повязок, но теперь их нет, а может, никогда не было.

Потом Джим Хепсоба замечает отряд наших ребят, безутешно топающих на запад. Но они исчезают, не успеваем мы остановиться: похоже на игру света.

В следующий раз солдаты появляются, когда мы останавливаемся помочь одинокой женщине с ребенком, которая оказывается худеньким мальчиком с узлом тряпок, нелепо покачивающим бедрами. Он уносится в лес, на бегу выкрикивая оскорбления, и по нам открывают огонь. Как грубо! Мы стреляем в ответ, пока огонь не прекращается, и едем дальше.

Вскоре нас обгоняет джип. За рулем, не сводя ледяного взгляда с дороги и дрожа от холода, сидит стройная измученная женщина. Энни смотрит на Джима, Джим всплескивает руками, и Энни (а следом и Гонзо) набирает скорость. На изящных бровях Салли Калпеппер запеклась кровь, и она явно забыла прихватить с собой пальто. Она не отвечает на оклики Джима и долгое время думает, что мы такие же призраки с обочины, но потом Джим перелезает к ней с пулеметной площадки, и она чуть не убивает его, молниеносно отмахнувшись ножом. Однако Джим поступает разумно: выставляет перед собой руку. Тогда Салли отшатывается, подскакивает на месте и возвращается к нам, а Джим крепко ее обнимает, забыв о глубоком порезе, будто это комариный укус. Может, так и есть. Может, у Джима под мундиром кольчуга (но кровь-то из него хлещет). Может, раскаленные железки и бетонные блоки Ронни Чжана сделали Джима Хепсобу устойчивым к нетяжелым ранам. Или он просто влюблен – разве я не поступил бы так же ради Ли? Салли сбавляет скорость до приемлемой, я перебираюсь к пулемету, и мы едем дальше по темной тихой дороге. Я некоторое время геройствую, потом наступает очередь кого-то другого, и я возвращаюсь в фургон, где Ли использует меня вместо подушки.