Солдаты Кемнер достойны похвалы. Они соблюдают, но постоянно меняют дистанцию, не дают нам переговариваться, не клюют на уловки вроде спотыкания или замедления шага, не реагируют на шутки о своих стрижках. Таким образом, они воображают, будто мы ничего о них не знаем (кроме того, что в любую минуту они могут нас пристрелить). Это ошибка. На самом деле, их поведение о многом говорит. Стражи идут за нами по кривой, чтобы мы неизбежно угодили в зону обстрела, вознамерься они нас убить, – этого можно ожидать. Но вокруг есть и другие люди, чьи взгляды устремлены наружу. У них длинные винтовки; они внимательно смотрят на холмы, деревья и все, что расположено вне сферы их непосредственного влияния. На диспетчерской башне засел снайпер. В общем, солдаты тут не для проформы. Эту настороженность ни с чем не спутаешь: у них лица людей, на которых недавно нападали и, вероятно, нападут еще. Они ждут удара не только извне, но и с территории Вранова поля, которую могут по праву считать безопасной. Они не убирают пальцев со спусковых крючков, не теряют бдительности и, я бы даже сказал, нервничают. Иными словами, по чьей-то милости у них тяжелый случай мандража. Эта информация кое-чего стоит, но вылетает из головы, едва нам открывается вид на наше место назначения, и в животе у меня все переворачивается, а волосы на шее встают дыбом, словно по моим губам ползет паук.

По Вранову полю ударили Сгинь-Бомбой. Оно не должно было стать мишенью – по крайней мере, не нашей точно. С другой стороны, намеченная мишень и то, что в итоге взорвут (в нашем случае то, что Сгинет), на войне не всегда совпадают. Переходящие праздники, так сказать. Рядом со взлетной полосой, скрытый громадой диспетчерской башни, начинается ровный спуск, точно землю одним махом выгреб огромный, изогнутый ковш экскаватора. Исчезла часть леса и какой-то дощатой постройки, а вместе с ней и половина грузового самолета. Самолет немного откатился назад (или его откатили) и образует своеобразный коридор над брешью, но, в отличие от виденных мной во время испытаний, эта брешь не пуста. На дне пузырится вода или нечто очень похожее на воду: серебристая негустая жидкость. Из центра к берегам катятся маленькие волны, а на поверхности плавает, принимая безумные очертания великанов и гримасничающих лиц, тонкая пена.

Что-то неладно с запахом. Такое озеро должно источать насыщенный и теплый аромат воды. Даже если прорвало трубу или, что менее аппетитно, разворотило отстойник, от бреши по всем законам должен идти сильный запах. Я кошусь на Кемнер и думаю об авиационном топливе или химических отходах – в своем новом амплуа она вполне могла устроить рядышком с тронным залом домашнее огненное озеро, но ничем таким не пахнет. То есть вообще ничем не пахнет, хотя перед нами пузырится большое количество какой-то дряни. Взрыв открыл родник с природной дистиллированной водой? Соляной источник? Может, Аддэ-Катир геотермически активен? Понятия не имею. Когда мы сюда приехали, нам об этом не рассказывали. Меня потихоньку охватывает скверное предчувствие, неподвластный разуму ужас, какой бывает, если попасть в лапы матерого злодея; чувство из разряда «вот дерьмо». Оно подсознательное и, вероятно, – в самом буквальном смысле – экзистенциальное. Я волнуюсь за собственное существование.

Кемнер делает жест рукой, и Карсвилля толкают в проход усеченного самолета. На глазах у него повязка, но руки и ноги свободны. Пираньи, решаю я. Кемнер нашла выводок и хочет покормить их нами. Но разве они тут водятся? Не знаю. Вообще, их родина – Южная Америка, но, с другой стороны, британцы-империалисты вполне могли завезти сюда парочку для пущего колорита. «Ну, как дела, сержант Даливал, как сегодня рыбка? Первый класс, а? Козлятины хватает? У, чтоб я еще раз попробовал козлятину!.. Говорят, итальянцы ее едят, но они и топор съедят, с чесноком-то. А воевать не умеют, верно, Даливал? Твердость духа – вот что важно. Кому как не тебе – это знать. Что такое? Ананду опять отъели палец? Бестолочь! Пираньи – не мидии, понимать надо». Мне приходит в голову, что это мог быть предок доктора Фортисмира. Он как раз из тех, кому горный Эдем не покажется раем, если в искусственном озерце не будут плавать мерзкие прожорливые рыбы. «Пусть жрут воришек, ха-ха! Аха, аха-ха-ха! Ха? Устроим маленькое испытание. Если все получится, завезем еще! Ха! Тогда и посмотрим, как местные будут переплывать рвы! А, сержант Даливал? Конечно, в твоих услугах больше не будет нужды…»

Опять же, ни о чем подобном нас не предупреждали. Об этом непременно должны были рассказать Гонзо, но сейчас не время спрашивать. Главный прихвостень Рут Кемнер появляется за спиной Карсвилля и толкает его к краю самолета. Опять пираты, но на сей раз другие. Самолет – аналог доски? Будь с нами или умри, точно. Карсвилль кричит, срывается вниз и падает в воду сперва задницей, окунается целиком. Через секунду он вскакивает, отплевывается и падает опять. Все это происходит метрах в пятнадцати от нас, может чуть больше. Карсвилль начинает молотить руками, и гипотеза о пираньях у меня в голове набирает популярность, но я все еще не верю своим глазам. Мой экзистенциальный страх уже льется через край. Творится что-то ужасное. Не-ладное. Анти-правильное. Видя знакомые обломки, форму самой бреши и осколок ракеты-носителя посреди озера, я начинаю понимать, что вода появилась из-за Сгинь-Бомбы. Мне вообще не полагается видеть эту дрянь, ведь она означает, что Сгинь-Бомба – отнюдь не идеальное оружие. Безобразие, которое мы устроили на самом базовом уровне вселенной, не обошлось без последствий.

Тут чья-то рука хватает Карсвилля за плечо, и он падает на спину. Поверхность озера вздымается и пенится: под водой идет настоящая драка.

Бен Карсвилль борется за жизнь. Может, он засранец – да, мне пришлось дать ему в зубы, спасая его людей от газовой атаки, – но не трус (что бы это слово ни значило в настоящем мире). И не легкая добыча. Он рывком поднимается из воды и, рыча, набрасывается на своего противника. Перед нами новый Карсвилль, живой, свирепый и, в общем, довольно грозный. Но вот он уходит под воду, всплывает животом вверх и выглядит испуганным, отчаявшимся и побитым: враг постепенно выкручивает ему локоть. Карсвилль испускает вопль, ныряет под воду и вскакивает, чудом освободившись от захвата. Он бешено скалит зубы и напрочь теряет голову. Его противник отскакивает и наносит удар за ударом – сперва технично, но с каждой секундой все более исступленно. Двое молотят друг друга, хватают, душат, ломают. Кемнер выбрала палача (или это такой же пленный?) с пугающим знанием дела. Ни один из них не может одержать победу. Будет ничья? Или Кемнер обоих посадит на кол? Наконец, они встают в боевую стойку – глаза в глаза, кулак к кулаку, – один хватает второго, швыряет в воду и не дает ему поднять голову.

Так выглядит жизнь Бена Карсвилля, проносясь у него перед глазами. (Впрочем, скорее он думает, откуда у врага такая жесткая куртка и такие сильные руки. А может, как некоторые солдаты во время боя, лихорадочно вспоминает запах коров под дождем или неразгаданное слово из вчерашнего кроссворда.) Хорошо, вот что должно проноситься у него перед глазами.

Он не помнит, как появился на свет. Никто не помнит. Вернее, кое-кто утверждает обратное, и есть даже гипнотизеры, которые помогут вам воскресить в памяти собственные роды, но с тем же успехом вы вспомните службу в римской армии или жизнь в шкуре пришельца из далекой галактики, а заодно узнаете, каково приходилось улиткам в эпоху Ренессанса. Не советую доверять подобным воспоминаниям.