— Ты знаешь, — она неожиданно замялась, мне там вторую группу инвалидности дали. Вы же задержали преступников. Может, они деньги мне выплатят за потерю здоровья? Или милиция… Я всё же у вас работала! Какая-никакая денежка…

Что-то тягостное проникло в душу Антона. Неожиданно Алла стала ему неприятной. Вспомнилось, как он уговаривал её бросить того маньяка, предупреждал, что будет беда. Её пророческие угрозы о том, что выбросится из окна, если он не отпустит «исусика». Как переживал и мучился, что не может убедить. Весь его жизненный и милицейский опыт оказался бесполезным. Не хотелось вспоминать, говорить об этом. Трогать память о той девочке, которую он любил, которая исчезла навсегда. Эту женщину он признавать не хотел. Надо было заканчивать:

— Ты же на суде была? Копию приговора должна была получить. По законодательству тебе надо обратиться туда же с гражданским иском.

— Да, мне присылали. И там указано, что преступники мне деньги должны.

— Ну, вот видишь, действуй… — Антон чувствовал, что общение его тяготит. — Я в этих вопросах не очень разбираюсь, всё больше по убийцам, проконсультируйся в адвокатской конторе… Ты знаешь, я только из командировки, давно дома не был. Я тебе позвоню… и ты мне на работу.

Записал на салфетке свой рабочий телефон.

Встал. Нагнувшись, прикоснулся щекой к голове Аллы, поцеловал воздух. Она погладила его плечо.

Антон поехал домой. Открыл дверь своим ключом. Дома никто не ложился. Все сидели на кухне.

Это показалось странным. На столе — всё убрано, чистота, а все сидят, смотрят друг на друга. Точно в трауре по кому-то. На шум в прихожей — обернулись, но оставались на своих местах.

Антон прошёл на кухню и тоже сел за стол на табурет. Хотел пошутить, но в голову ничего не шло. Душу стала наполнять тревога.

— Что случилось? — спросил он.

— Ничего, — ответила жена, стала говорить неожиданно жестко, точно перед этим долго репетировала, — я уже говорила, но для тебя существует только работа, любимая работа, ради которой ты готов на всё. У тебя нет любимых детей, любимой жены, семьи, о которой ты должен заботиться. У тебя забота одна — это твоя служба. Тебе некогда нас слушать и даже поговорить… Мы переезжаем в Финляндию.

— Кто это мы? — спросил Антон.

Марина повернулась к сыновьям:

— Идите к себе.

Те вышли. Марина продолжала:

— Мне снова звонил директор финской фирмы. Если тебе необходима пьянка, можешь взять её с собой. Но твоей проклятой службе там не место…

— Да я сегодня вообще не пил… — начал оправдываться Заботкин.

Марина приподнялась, приблизилась к Антону и, наклонившись, вдохнула носом воздух, затем сняла с его плеча чёрный волос. Выпрямилась:

— Может, и не пил, а с какими бабами валялся? Но это уже неважно, — голос её стал ровным, — я дала согласие. На всё про всё уйдёт месяца два, может, три. Надо будет ещё квартиру подобрать в Хельсинки. Так что где-то после новогодних праздников переезжаем. Олег учится здесь до весны. Оттуда его никто не призовёт в эту убогую армию! Я не хочу ещё и сына потерять!

Антон вспомнил поглаживание плеча Аллой, но верить не хотелось.

— Почему ты меня не спросила? — возмутился Антон.

— А я тебя вижу? — Марина неожиданно вспылила. — Это начальники тебя видят, да твои бабы у которых ты ночуешь, когда говоришь мне, что уезжаешь в очередную командировку. Мне всё это надоело. Доверие моё закончилось. То доверие, о котором ты говорил — помнишь? Или уже пропил всё… с бабами прогулял?..

В глазах Антона помутилось. Ведь всё теперь по-другому, а именно сейчас семья рушилась вот как это бывает. Эта гнусная ложь обрушилась всей тяжестью, не позволяла подняться. Слушать было невозможно. Земля зашаталась. Он потерял самообладание, резко вскочили, выкинув вперёд руку, схватил жену за горло:

— Заткнись, слышишь, заткнись! — зашипел он. Чувствуя, как закипает ненависть до шума ушах. Ещё слово, и я задушу тебя прямо здесь! Ведь ты ничего не понимаешь, ни-че-го-шеньки не знаешь, что творится вокруг. Точно курица, сидишь в своём гнезде. Ту-пая, га-дка-я…

Антон толкнул жену на стул, и та села, потирая горло, с испугом в глазах изумлённо глядя на мужа — такое случилось впервые.

— Как же ты… как же ты можешь работать в милиции? — зашептала она. — Ведь там разбойники, садисты, убийцы, а ты… ты — совсем не сдержанный…

— Я несдержанный? Ты знаешь, как я работаю? Ты хоть раз спросила, что мне приходится делать на службе? Я, подполковник, оперативник по особо важным делам! Да я настоящих отморозков, ублюдков пальцем не тронул, потому что мне на них наплевать. Понимаешь? Насрать на их слова, на их насмешки и угрозы. А ты… ты пользуешься тем, что я беззащитен перед тобой. Без-за-щи-тен!

И как ты этого не понимаешь? Только ты можешь вывести меня из себя, потому, что я тебя люблю.

Понимаешь — люблю! Люблю тебя и детей… Моё сердце всегда распахнуто перед вами и нет у меня защиты от ваших слов и обид. Только перед вами я беспомощный. А ты, женщина — это чувствуешь и пользуешься этим. Как это подло! Какая же ты мразь всё-таки!..

Душу Антона залила обида, глаза наполнились слезами, и он пошёл в ванную комнату. Включил холодную воду и, наклонившись, подставил голову под струю воды, стал обливать лицо. Неожиданно от этого проникающего холода ощутил огромную всепоглощающую вину, обида превратилась в горечь. Он сам виноват, что выбрал такую работу. Что всецело отдаётся ей и не может отодвинуть — оставить немного времени для семьи. Он бы и рад, но как это сделать? Как? Кругом свистят пули, происходят взрывы, и он в центре этого поля боя, где всё гудит, грохочет и полыхает. Засосало под ложечкой.

Если бы за столом сразу не было детей, он, наверно, сумел попросить прощения, обнял бы Марину и пообещал, что будет более внимательным. Тем более что теперь по причине разработки «Белой стрелы» ездить в командировки