Харпер вспорола колчан снизу доверху, развернув полотно. Потом отрезала ремень. Когда Харпер вернулась к кровати, Джон лежал поперек матраса на левом боку. Он еще вздрагивал, но редко. Веки опустились.

Харпер уложила его правую руку в самодельную перевязь – осторожно, чтобы лишний раз не потревожить запястье или локоть. Пожарный несколько раз судорожно вздохнул, но больше не издал ни звука. Когда рука заняла свое место в распоротом колчане, Харпер подняла ноги Джона и уложила на матрас, а потом накрыла одеялом.

Подтыкая одеяло, она была уверена, что Джон уже заснул, но он прошептал:

– Закройте дверцу, пожалуйста. Надо беречь тепло. Тогда огонь не прогорит слишком быстро.

Харпер поправила локон каштановых волос на его потном виске и прошептала:

– Хорошо, Джон.

Она подошла к печке, но не торопилась задвигать дверцу, завороженная странными, переливчатыми оттенками пламени внутри: она видела вспышки нефритового и розового цветов. Харпер смотрела на огонь почти полминуты в каком-то умиротворенном трансе и уже готова была закрыть дверцу… когда увидела ее.

На мгновение в пламени появилось лицо: женское лицо с большими, удивленными, широко расставленными глазами и правильными чертами классической статуи, очень похожее на лицо Алли, только полнее, старше и печальнее. Губы приоткрылись, словно она собралась говорить. Не галлюцинация; не плод воображения; не причудливый отблеск танцующего огня. Лицо из пламени долго глядело на Харпер – можно было сосчитать до пяти.

Харпер хотела закричать, но воздуха не хватало. Когда она снова обрела возможность дышать, женщина, явившаяся в огне, исчезла.

13

Харпер отступала, следя, не выкинет ли пламя новых чудес. О том, чтобы задвинуть дверцу, уже и думать не хотелось. Харпер обернулась к Джону – спросить, что она видела, спросить, что за чертовщина творится в печке, – и увидела, что он спит. Во сне он тихо, напряженно присвистывал.

Харпер чувствовала, что и сама истощена до невозможности. Слабость отдавалась сухой, жгучей болью во всех суставах. Она устроилась в мягком кресле с обветшалыми льняными подушками, так, чтобы видеть огонь, – и заметить, если там появится что-нибудь еще.

Языки пламени трепетали и струились, творя древнее гипнотическое заклятие, отнимая волю и способность мыслить. Взамен они дарили тепло, приятное и уютное, как старое стеганое одеяло. С одной стороны, Харпер боялась, что та женщина опять раздвинет кроваво-красные занавеси пламени и взглянет на нее. А с другой – хотела увидеть ее снова.

Видимо, на какое-то время Харпер прикрыла глаза.

Разбудил ее крик – тихий всхлип боли или ужаса. Харпер не знала, сколько времени прошло – может, минута, может, час, – и не знала, был ли крик настоящим или приснился ей. Она подождала, но больше ничего не услышала.

Огонь почти прогорел, и Харпер наконец вспомнила, что Джон просил ее закрыть печь. Усилием воли Харпер поднялась и задвинула стальную дверцу. Потом снова села и какое-то время дрейфовала в нейтральной зоне между сном и бодрствованием. Она чувствовала себя свободной и послушной воле волн, как пустая лодка в пустом море; было легко ощущать, но тяжело думать; и вдруг Харпер окончательно и бесповоротно проснулась. Лодка. Джон предупреждал, что нужно вытащить ее дальше на берег, или они окажутся отрезанными от суши.

Страх потерять лодку подбросил Харпер на кресле и заставил встать. Остатки сонной паутины унесло, едва Харпер ощутила первый шершавый удар соленого ветра в лицо.

Уже был близок рассвет, туман светился от первых лучей солнца жемчугом и шелком. Ветер раздирал его на серебряные полосы, и сквозь прорехи в ткани тумана виднелся противоположный берег.

Три каноэ были вытащены из воды на снег. Значит, все вернулись живыми. Еще одну лодку тащил по песку Ник. Харпер поразилась – кто же отправил маленького мальчика в одиночку перетаскивать лодки в сарай. В такой ранний час ему положено быть в постели.

Харпер махнула рукой. Едва заметив ее, Ник бросил свое занятие и замахал в ответ, отчаянно передавая обеими руками универсальные знаки отчаяния. И Харпер наконец поняла, почему вся эта картина сразу показалась ей странной. Ник был одет не по погоде: только черный шерстяной свитер и тапки. И еще: он тащил каноэ не к сараю, а вниз, к воде. Никто не посылал его убирать лодки. Он пришел искать Харпер.

Через два шага Харпер снова оказалась по щиколотку в соленой, вонючей грязи. Где-то в трясине теперь покоились и ее ботинки. Харпер не собиралась их искать, она толкнула лодку на воду и запрыгнула.

Ник поджидал ее у причала с веревкой. Привязав лодку, он схватил Харпер за руку. Будь он достаточно большим и крепким, втащил бы Харпер на сосновые доски, как рыбак – свой улов.

Харпер порывалась бежать, но Ник не пускал, вцепившись в ее руку, пока они поднимались по крутому склону. Он хрипло дышал. Харпер не поспевала за мальчиком, хрупая по насту босыми ногами.

– Стой, – сказала Харпер и притянула Ника к себе, словно хотела отдышаться – хотя на самом деле хотела, чтобы отдышался он. – Можешь написать? Что случилось, Ник?

Харпер отпустила руку Ника, чтобы изобразить, что пишет, водя невидимым карандашом по листу тумана. Но Ник отчаянно затряс головой и побежал, даже не попытавшись увлечь за собой Харпер.

Туман медленно катился мимо стволов красных сосен, тек, словно призрак великого потопа, по земле, обратно к морю.

Харпер бегом последовала за Ником в сторону лазарета; у ступенек он все же остановился, чтобы дождаться ее. За его спиной стояла его тетя, в тонкой фланелевой пижаме и тоже босая.

– Мой отец… – Кэрол говорила так прерывисто, между всхлипываниями, словно это она, а не Харпер пробежала полмили в гору по снегу. – Мой отец. Я молилась, молилась, чтобы вы вернулись – и вы здесь. Сейчас же скажите, что спасете его, вы должны.

– Сделаю все, что смогу, – ответила Харпер и, взяв Кэрол за локоть, развернула ее в сторону лазарета. – Что произошло?

– Он истекает кровью, – сказала Кэрол. – И говорит с Богом. Когда я уходила, он молил Бога простить его убийцу.

14

В палате было слишком много народу. Кэрол и Харпер пришлось протискиваться через толпу – там были Алли, сестры Нейборс, Майкл и другие дозорные. Некоторые держались за руки. Майкл разделся до пояса, и на груди блестела кровью и потом влажная полоса. С опущенной головой, закрытыми глазами и шевелящимися в беззвучной молитве губами, он был похож на искателя Эры Водолея в парилке. На полу сидела, обхватив колени, девочка и беспомощно рыдала.

Свечи горели на полках и вокруг рукомойника, но все равно комната была еле освещена. Тома Стори уложили на раскладушку. В тени его фигура напоминала пальто, наброшенное поверх простыней. У изголовья стоял Дон Льюистон.

– Молодые люди, – сказала Харпер, как будто годилась по возрасту в бабушки Алли и Майклу, а не была двадцатишестилетней женщиной, окончившей институт всего четыре года назад. – Спасибо вам. Спасибо за все, что вы сделали. – Она понятия не имела, что они сделали, но это не важно. Их легче будет спровадить, если они почувствуют, что их важный вклад оценен, если поверят, что все изменили. – Теперь вынуждена попросить всех выйти. Нам нужны воздух и покой.