крикнула она из соседней комнаты. – Выпей таблетку, а то в школе совсем охрипнешь.

– Это я не кашляю, а пою, – отозвался Алексей Палыч.

– Ещё не легче, – засмеялась Анна Максимовна. – С чего же ты запел?

Выудив пыльный портфель, Алексей Палыч обтёр его о пальто; поразмыслив, смахнул пыль с пальто одеялом, а одеяло перевернул на другую сторону.

Проходя через кухню, он приостановился у плиты, сказал «ля-ля-ля» и в тот же самый момент положил кочергу на место, стараясь не брякнуть.

– Что ты сказал? – спросила невидимая Анна Максимовна.

– Я сказал «ля-ля», – ответил Алексей Палыч, внезапно рассердившись на себя и своё мельтешение. – «Ля-ля» и больше ничего. Что ты удивляешься? Эти песни ты целый день слышишь по радио. Я побежал, Аня, уже пора.

И Алексей Палыч поспешно ушёл, оставив жену в лёгком недоумении. Подозрений у неё пока никаких не было. Просто Алексей Палыч дважды за сегодняшнее утро проявил необычную самостоятельность: сделал выговор дочери и пытался что-то спеть. Особенно удивительным было последнее. Алексей Палыч не пел ни на праздниках, ни на днях рождения, рта не открывал: стеснялся. Ему даже и за других было неловко, если пели очень громко.

Поэтому легкомысленное «ля-ля», пропетое Алексеем Палычем, значило гораздо больше, чем могло показаться с самого начала. Это было отступление от правил, как будто Алексей Палыч на минуту перестал быть самим собой. Вот что выходило из простого «ля-ля».

И Анна Максимовна это отметила.

Отметила пока просто так, не делая никаких выводов.

Когда Алексей Палыч подошёл к школе, было уже без десяти девять.

Со всех сторон тянулись к главному входу ученики. Те, что помладше, здоровались с Алексеем Палычем открыто и весело. Пожилые десятиклассники, боясь уронить своё достоинство, делали вид, что не замечают учителя, и здоровались, если только сталкивались с ним в упор.

Впрочем, в это утро Алексей Палыч и сам едва замечал своих учеников.

Он шёл по двору, а взгляд его не отрывался от небольшой, обитой железом двери. В любой другой день он, не задумываясь, зашёл бы на минуту в подвал и спокойно вышел бы оттуда, но сейчас ему казалось, что всё это будет выглядеть подозрительно.

Тут он заметил, что с задней стороны школы отворилась дверь. Во двор вышла женщина и направилась прямо к подвалу. У входа в подвал она остановилась, подёргала замок и, как показалось Алексею Палычу, даже постучала в дверь.

«Услышала ребёнка! – пронеслось в голове Алексея Палыча. – Всё пропало!»

Женщина заметила учителя и махнула ему рукой.

– Иди-ка сюда.

Алексей Палыч подошёл. Лицо его было бледным и выглядело как лицо раскаявшегося злодея.

Это мог бы заметить каждый. Заметила это и стоявшая перед ним женщина, чему вовсе не удивилась. Она привыкла к тому, что все в школе были перед ней виноваты. Сама же она оказывалась всегда права.

К этому она тоже привыкла.

– Открой дверь.

– Зачем, Ефросинья Дмитриевна? – робко спросил Алексей Палыч.

– Затем, что там у тебя моё ведро осталось. Ещё с прошлого года. Или ты его уже уработал?

Сердце Алексея Палыча, опустившееся в низ живота, начало помаленьку всплывать кверху. Конечно, и в этом случае он был виноват. Именно он занял подвал, в котором уборщица Ефросинья Дмитриевна хранила свои вёдра и щётки. С тех пор Ефросинья Дмитриевна малость его невзлюбила и стала называть на «ты», без имени-отчества.

– Ведра там нет, Ефросинья Дмитриевна. Вы всё ещё раньше забрали.

– Что же я, без ума, по-твоему?

На вопрос этот ответить определённо Алексей Палыч не решился, да и некогда было разговаривать – нужно было немедленно увести Ефросинью Дмитриевну от двери.

– У меня ключей нет.

– Принеси.

– И потом… я вспомнил… Вы извините, но, кажется, ведро я…

– Загубил, – сурово сказала Ефросинья Дмитриевна.

– Вот-вот… что-то в этом роде. Но я сегодня же куплю.

– Ведро-то эмалированное было.

– Ну конечно… обязательно… Хороший день сегодня, верно, Ефросинья Дмитриевна?

– У вас всегда всё хорошо, – сказала Ефросинья Дмитриевна и медленно стала удаляться. Даже со спины она выглядела величественной и неприступной.

Между тем у себя дома Ефросинья Дмитриевна была весьма неплохой женщиной.

Она ухаживала за больным мужем, помогала соседям; из своей скудной зарплаты умудрялась выкраивать деньги на переводы для сына, служившего в армии.

И только в школе ей кружила голову власть, которая была велика, потому что распространялась на все школьные помещения вплоть до кабинета директора.

Когда Ефросинья Дмитриевна удалилась, Алексей Палыч попытался что-нибудь разглядеть в подвальное окно, но ничего не увидел: вчера перед уходом он сам аккуратно завесил окно газетой.

Из подвала не доносилось ни звука.

Алексей Палыч нащупал было в кармане ключ, но в школе послышался звонок, и Алексей Палыч торопливо пошёл к главному входу.

Пока он раздевался в учительском гардеробе и поднимался на второй этаж, прошло минут пять. В пустом коридоре он встретился с директором.

– Опаздываешь? – спросил директор.

– Сам видишь.

С директором школы они жили на одной улице вот уже двадцать лет.

– А что нужно сказать? – улыбнулся директор.

– Я больше не буду.

– Верю. А вот с Ефросиньей Дмитриевной ты, ради бога, не ссорься. Это я тебя по-дружески прошу. Подвал я тебе отдал… Мало того, что мне физкультурник всю шею перепилил; секцию борьбы он там хотел организовать… Да ты ещё какие-то вёдра ей не вернул.

– Жаловалась?

– Не то слово.

– Вёдер там не было. Но я куплю.

– Купи, пожалуйста. Ты меня прости, но на наше с тобой место другие найдутся, а вот на её – не знаю. Для меня это проблема номер один.

– Я бы тебе сказал, какая у меня проблема…

– Заходи домой, потолкуем.

– Может, и зайду, – сказал Алексей Палыч, подумав, что неплохо было бы иметь ещё одного соучастника. С директором они были в самых дружеских отношениях.

Как назло, первый урок был у Алексея Палыча в шестом классе.

Хоть и свой человек Борис, но всё же мальчишка: тайна распирала его; весь урок он вертелся, смотрел на Алексея Палыча глазами то намекающими, то сочувствующими; весь вид его говорил о том, что и под страхом смерти не выдаст он их великую тайну, но тот же вид просто кричал о том, что тайна всё-таки есть.

Весь урок Алексей Палыч как бы раздваивался. Душа его находилась в подвале, а тело передвигалось по классу, вызывало к доске и задавало вопросы. Ученики, заметив, что учитель частично отсутствует, понемногу обнахалились. Когда к доске был вызван сын директора крупяного завода, ему стали подсказывать нарочно неверно. Тот, не надеясь на себя, повторял глупости, Алексей Палыч слушал его невнимательно,