Что ж, расставшись с Агнес теперь уже навсегда, Винсент Ратленд вернулся домой и поднялся в кабинет. Он недолго подумал о неожиданном успехе предприятия и пропаже ребенка, но делать уже было нечего, и наш герой занялся непосредственными обязанностями. Однако вскоре его увлеченная работа над источниками Раннего Возрождения была прервана: обеспокоенная миссис Тидлби сообщила, что порученная ее заботам странная леди не отвечает ни на голос, ни на стук, а входить в комнату она почему-то не решалась. Ратленд вздохнул, но не позволил себе роскоши закатить глаза, а немедленно направился к неожиданной гостье (помещалась она в дальнем крыле): действительно, давно пора уже было справиться о ее здоровье, объяснить, где она находится, и предложить различные варианты дальнейшего существования. Дойдя до комнаты гиптской принцессы, он постучал, затем громко позвал ее (словами «Моя дорогая гостья!»), затем постучал еще раз – все безрезультатно. Тогда он открыл дверь и заглянул внутрь.

В комнате горел ночник, но в остальном ничто не говорило о том, что помещение обитаемо. Хозяин усадьбы зашел внутрь, прикрыл дверь и повернулся к окну, где и увидел принцессу: она стояла чуть сбоку, видимо, вглядываясь в темную даль в поисках родины. Сказать точнее, что именно она делала, было затруднительно: даже привычный к необычайным зрелищам и событиям Ратленд был чрезвычайно озадачен тем, что его «дорогая гостья» превратилась в удивительного изящества скульптуру из какого-то яркого переливающегося камня, судя по всему, драгоценного.

Убедившись, что трансформация окончательна, Винсент попытался сдвинуть статую с места. Через некоторое время ему это удалось; статуя ощущалась гранитным монолитом и весила, как чугунный мост. Чуть сдвинув скульптуру набок и надежно прислонив к стене, Ратленд задумался. Ему внезапно захотелось посоветоваться с кем-нибудь по поводу подобного… бесподобного артефакта. Но с кем?.. Уж точно не с экономкой! Об этом размышлял он, неспешно возвращаясь в кабинет из дальнего крыла.

Здесь следует заметить, что пока Винсент учился и разыскивал Агнес, его отношения с советом Торн носили слегка отстраненный характер, как будто одно незаконченное предприятие не давало ему возможности всецело переключиться на другие. Когда же в «деле Агнес» была поставлена точка и наш герой что-то для себя уяснил, его желание приложить себя к активной деятельности резко возросло. У читателя, наверное, уже давно возник вопрос: какого рода должна была быть эта активная деятельность? Иными словами, к чему вообще стремился Винсент Ратленд, исполнение чего счел бы если не выполнением своей жизненной программы, то по крайней мере ее составлением?

Автор должен с некоторым смущением признаться, что ответить на этот вопрос не вполне в его силах. Винсент Ратленд относился к числу людей, всю жизнь движимых долгом, и всю жизнь, сколь бы наполненной свершениями она ни была, вкладывающих в его искупление. Долг этот не обязательно понимать как арифметическую совокупность долгов поменьше (хотя и таких, как считал Ратленд, у него хватало): скорее это некая струна, протянутая через все существо и непрерывно, тревожно вибрирующая. Человек, которому дано многое, с одной стороны, знает, что с него многое спросится, а с другой – не имеет ни малейшего представления о том, где и когда это произойдет, и потому спешит заткнуть все щели, как будто находится на тонущем корабле, зачастую с похожими результатами.

Как помнит читатель из осенних событий 1905 года в Москве (когда Ратленд выиграл пари у статского советника Глебова), Винсент был не чужд концепции благотворительности. Но мы не упоминали о том, что к деньгам, которые в призрение актеров вложил Франц Георгиевич, сам он добавил ровно такую же сумму. Жертвовал он на благотворительные цели и до, и после этого… и вообще – возможно, не вполне в соответствии со сложившимся образом, – крупнейшей своей задачей Ратленд считал уменьшение суммы страдания, накопленного миром. Основная же сложность его миссии заключалась в том, что, одной рукой борясь с этим страданием, другой рукой он сам же умножал его – и впрямую, убивая, как ихэтуаней, и опосредованно, как в случае с Агнес.

После того как второй сознательный переход в Ур увенчался успехом, бывший дирижер задался вопросом: если этот удивительный и непонятный мир связан с ним некой метафизической пуповиной – после происшествия со статуей связь эта стала совершенно очевидна – нельзя ли как-нибудь понять, откуда он взялся, и обратить его себе на службу?

Винсент решил, что ему может помочь сам председатель совета Торн. В конце концов, мэтр де Катедраль все чаще смотрел на ученика выжидательно. Поэтому Ратленд, обычно понимавший вопросы еще до того, как их задавали, через пару дней после обнаружения в спальне драгоценной статуи пригласил патрона из Всех Душ в гости в Хэдингтон, на высокий утес Мерсии-мэнор – к разговору, который, как он справедливо полагал, должен был стать полезен им обоим.

Старинная усадьба привлекла к себе Винсента неспроста, как неспроста привлекла его когда-то тьма Синтры и загадочное Патриаршье подворье в Крапивенском переулке. Люди (некий доисторический субстрат) жили на месте, которое позже стало Хэдингтоном, с каменного века, в веке железном устроили здесь организованное поселение, римляне обжигали здесь керамику, последовавшие за ними англосаксы хоронили своих вождей, а вождей никогда не хоронят где попало. С вот этих-то саксонских времен и шло название Хэдингтона, холма Хедены, где стоял охотничий замок королей Мерсии[135].

Подчинившее себе половину мира Соединенное Королевство, империя, над которой никогда не заходило солнце, ткалось медленно и долго, и до того, как ему собраться из Великобритании и Северной Ирландии, надо было из составных частей (Англии, Шотландии и Уэльса) получить эту самую Великобританию, а до того – сложить вместе гептархию, семь отдельных государств (Уэссекс, Суссекс, Эссекс, Кент, Восточную Англию, Нортумбрию и Мерсию), чтоб получилась Англия, известная нам всем. Мерсия располагалась в центре острова Великая Британия, и исторические особенности происхождения поместья, которым завладел Винсент Ратленд, пожалуй, объяснят нам, почему мэтр де Катедраль, высадившийся из экипажа, утвердительно кивал, медля у ворот, и окидывал окрестность задумчивым взглядом. Название было весьма уместным и территориально, и идеологически: именно здесь по Темзе пролегала граница между Мерсией и Уэссексом. «Где бы еще поселиться Ратленду, как не на границе?» – подумал Адепт и вошел в открывшиеся перед ним ворота.

Дом, простоявший заброшенным не меньше века, был велик, высок и окружен добрым куском довольно хмуро выглядящего леса. Мэтр решил обязательно посмотреть на него с другой стороны Темзы, снизу, где виден будет и мистический холм, и без успеха пытавшееся спрятаться в огромных буках строение. Удивительно, но Ратленду не бывало пусто или одиноко в больших помещениях, и единственным его «тесным жильем» была квартирка в Санкт-Петербурге, о которой мы даже и не упоминали – до такой степени она воспринималась им как что-то временное, перекладное. Остальные его жилища были обширны, и многие ночи и дни, не занятые поездками или обязанностями вне дома, заставали будущего магистра путешествующим из одной комнаты в другую, от камина в кабинете к окну в гостиной, от библиотечной полки к креслу возле другого камина. Притом что это было самое большое обиталище нашего героя за всю его предыдущую жизнь, в доме не находилось больше никого, кроме Винсента Ратленда и его экономки. Поддерживать порядок, когда хозяин находился в Мерсии, было просто: несмотря на то что Винсенту ничего не стоило поставить кофейную чашку на книгу, усеять окрестности стола разрозненными бумагами, а уличный плащ, вернувшись в дом, кинуть на первое попавшееся кресло, в целом вещи предпочитали его слушаться, и в Мерсии-мэнор царил порядок.