«Но не мечтаешь», – подумала Флер; а сказала:

– Значит, вы считаете, мы не знаем себя?

– Да, каждый – по-разному.

– Печальный недостаток, верно? – сказала Флер, коротко и невесело засмеявшись. – А ведь наша фамилия переводится как «прозрение», «зоркий взгляд».

Он вскинул голову, показывая, что уже все понял. Оставался еще один очевидный вопрос, и Флер было ясно, что он его ждет. Наперекор самой себе, она спросила:

– Наверно, я должна вас спросить – что, по-вашему, знаете вы обо мне?

– Ах, – задумчиво сказал он, – о вас, Флер, я знаю очень мало.

– Это нехорошо – для вас, конечно. Вы ведь знаете, как опасно мало знать, Александр, – «иль много пей…»

– «…или совсем не пей!»

Эти слова прозвучали для Флер словно голодный шепот. Поверх розы, которую он вращал за стебелек, словно кот, поигрывающий хвостом, Александр глядел на нее. В его лице было что-то такое, чего бы ей лучше не видеть. Она отвернулась от него и сама посмотрела на бледно-желтую луну, твердую и ясную, как она сама.

– Теперь я задам вам вопрос, Флер.

Он стоял вплотную сзади нее и говорил через ее плечо. Легкая дрожь пробежала по ее коже, но она не обернулась.

– Скажите, а я не Caballero de la Triste Figura?

– Рыцарь печального образа? Почему вы меня спрашиваете?

– Потому что именно вы на это ответите. По-моему, вы это знаете.

Флер знала слишком хорошо. Она это поняла, едва его увидела.

– Что же, да, – ответила она. – Если ваше счастье зависит от меня, то вы – именно он.

Там, где ее шея ощущала тепло его слов, она ощутила что-то холодное, как луна, но мягкое и нежное. Слишком поздно поняла она, что это такое, чтобы запротестовать. Это была роза, он водил розой по ее шее!

– Разве невозможно, – медленно спросил он, так же медленно, как двигался цветок, – совсем невозможно, чтобы вы оказались дамой, у которой найдется дар для такого рыцаря?

– Если б это было так, – сказала она и почувствовала, что ей изменяет голос, – не здесь бы я его вручила.

– А, с этим местом у вас связаны воспоминания! Я почувствовал что-то такое, очень уж вы расстроены.

Флер резко повернулась, освобожденная от его чар тем единственным, что могло их развеять, – сразу, не думая, она рассердилась, что ее поведение определили и назвали. Да, интуиция у него дьявольская, но здесь, подумалось ей, он впервые сделал неверный ход.

– Если они у меня и есть, – холодно сказала она, – то они – мои.

Она отступила на шаг, чтобы совсем от него отстраниться, но его место заняли низко растущие розы, коснувшись ее бедер прохладными шелковистыми головками.

Он зеркально воспроизвел ее движение в своей невыносимой и безупречной манере и несколько секунд молчал.

– Я совсем не хочу вторгаться в ваше прошлое, – почти чувственно сказал он, на мгновенье опустив темные тяжелые ресницы. – «Noli me tangere» . Я помню эту картину.

Флер опять выдержала его взгляд. Эти два темных озера просто бездонны! Ощущая и опасность, и радостное возбуждение, она резко повернулась и направилась к дому.

Глава 7

Другая страна

Первые пять минут беседа шла чуть-чуть слишком живо, чтобы убедить хоть кого-то из беседующих, что он или она вполне легко себя чувствует. Следующие пять минут, однако, напряжение явственно спало, потому что к этому времени шерри Джемса Форсайта навело свои сладкие чары на случайный квартет, рассевшийся по удобным диванам и креслам (странное наследство от человека, который никогда не входил в комнату, чтобы не породить какой-то тяжести!). Так, немного оживившись, они и отправились ужинать.

После своих «мгновений в розовом саду» и возможностей, которые дали тогдашние недомолвки, Флер рассчитывала, что беседа в столовой будет очень живой. Она хваталась, как сорока, за все, что светило хотя бы слабым блеском ярким карим глазам под бледными и трепетными веками. Глаза Баррантеса, сидевшего напротив нее, казались в свете свечей драгоценными камнями, из самых темных.

Когда подали десерт, все засмеялись. Холли велела приготовить мороженое в форме подковы. К нему подали компот из летних фруктов. Поднялись бокалы, из них переливалась через край плотная пена «Вдовы Клико» 1895 года (запасы Джемса Форсайта), которую Уинифрид прислала вперед себя, а Холли и Флер выпили за здоровье родившихся в августе и пожелали им долгой жизни.

– Ты должен загадать желание, Вэл, – сказала Холли. – И вы тоже, Александр.

– Гм… Что ж, мне подойдет любая лошадка, которая в деле не хуже, чем на вид, – рассмеялся Вэл.

– Александр?

– Боюсь, я всех вас разочарую.

– Почему?

– Ну, постарайтесь! Стоит того…

Флер сказала:

– Не говорите, что вам больше нечего желать, Александр.

– Что вы! Конечно, есть. Я и загадал одну из таких вещей. Но вы ведь знаете, Флер, если желание произнести вслух, оно не сбудется.

* * *

Оставшись в гостиной наедине с Холли, Флер стояла у окна и попивала кофе из крохотной лиможской чашечки. Ветерок утих, запах роз висел в воздухе, словно пудра, сдутая с пудреницы. Оттуда, где стояла Флер, были видны в лунном свете серебристые точки, очертания Меловых гор. Не раздалось ни звука, пока с далекого насеста не подала голос сова.

– Это наша, амбарная, – сказала Холли, подходя к Флер и глядя во тьму. – Так она кричит, когда охотится.

– Что ж, сегодняшняя луна очень поможет ей в охоте.

– Да. Бедная мышка!

Холли вернулась в кресло. Через какое-то время Флер сказала:

– Александр говорил вам, что я купила одну из картин твоего отца?

Брови на милом лице хозяйки вопросительно изогнулись.

– Нет. Какую?

– Ничего особенного, вероятно. Так, небольшая пастель.

– Я не знала, что были и пастели.

– Может, всего одна и была.

– Как интересно! И что же на ней?

Флер оглянулась через плечо, прежде чем заговорить. Ей хотелось видеть лицо Холли, когда она это скажет.

– Джон.

– О…

Флер была вознаграждена – мимолетное изумление промелькнуло, тут же исчезло, и лицо Холли обрело прежнюю безмятежность.

– Да, – весело продолжала Флер. – Восьмилетний, в матросском костюмчике – он уже тогда был просто прелесть! – Она опять поглядела на темные горы. Где-то там стоит пустой и запертый дом. По какой-то причине ей вздумалось спросить: – Сын Джона хоть сколько-то на него похож?

– Немного, но гораздо больше на моего отца. Есть в нем такое тихое упорство.