Он отпил из своего стаканчика и продолжил менее беспечным тоном:

– Знаете, иногда мой отец наверняка был рад поделиться своими мыслями с кем-нибудь, вроде этого малого, за глоточком спиртного. И все же вряд ли я его по-настоящему знал.

Баррантес коротко, но выразительно нахмурился, а Вэл продолжал:

– Однажды я устыдил его на людях.

Поощряемый и стаканчиком, и слушателем, Вэл поведал случай сорокалетней давности, перед театром «Пандемониум», когда он увидел отца под руку с «этой испаночкой». Кончая рассказ, он сделал еще один глоток, словно перешибая неприятный привкус.

– Что же вы сделали?

– Обидел, иначе не скажешь. Наверно, в те дни я был самодовольным снобом, но все равно, это было ужасно – для матери, для всех нас. Может, и лучше, что вы не знаете своих родственников.

Красноречивый иностранец опять ничего не ответил. Но выражение лица у Вэла уже изменилось.

– Смотрите, вон мой молодой кузен! Он страшный дурак, но может вас посмешить. Эй, Сентджон!

Глава 5

Отъезды

Хоть она и поклялась однажды, что они ей еще понадобятся, не дикие лошади, а простые обстоятельства притащили Флер в Уонсдон, к Меловым горам, где родилась ее единственная любовь.

Она так и не могла простить Майклу, что он принял приглашение Холли, и ее раздражение превратилось в почти материально ощутимый гнев, обращенный против всех на свете, пока она вела машину по лондонским улицам, на которых столько пробок к концу недели. Она была рада, что из-за заседания в парламенте по этому русскому вопросу Майкл приедет поездом, попозже, – она бы просто не смогла оставаться с ним вежливой, если бы он ее вез!

Постепенно городские грохот и теснота сменились аккуратными пригородами. Частные владения, где перед каждой приземистой двухэтажной «половинкой» лежали абсолютно одинаковые лужайки, окаймленные по длинным сторонам одинаковыми кирпичными стеночками и отгороженные одинаковыми калитками с узором в виде солнечных лучей. Здания и улицы нравились ей все меньше, хотя она сама не смогла бы сказать, почему именно они ей не нравятся – сами по себе или из-за той цели, ради которой приходится проезжать мимо них. Она ехала вперед, ненавидя все вокруг.

Вскоре трассы «А» сменились трассами «Б», а те, в свою очередь, превратились в извилистые дороги Суссекса. Высокие изгороди с просвечивающими сквозь зелень волнами несжатых полей лишь ввели ее гнев в определенное русло. Флер казалось, будто все в мире подталкивает ее туда, куда ей совсем не хочется ехать. Когда появились первые приметы Уонсдона, это чувство почти душило ее.

Чтобы собраться с духом перед встречей с Холли и томительной перспективой трехдневного лицедейства, она свернула на лесистую дорожку, с одной стороны от которой был сад, а с другой – поля в просвете между деревьями. Поддаваясь нисколько не утраченной привычке, она пошарила в «бардачке», пока рука не наткнулась на пачку сигарет. На вид они были старые и подсохшие – она не могла припомнить, когда их купила, – зато нашла и зажигалку. Прихватив их, она вышла из машины, отыскала калитку и прислонилась к ней.

Воскрешая былую привычку, Флер выпускала сперва голубой, потом – серый дым, и затхлый привкус сигареты казался ей необходимой прелюдией к раздумьям ни о чем. Над полем, над своим гнездом, парил жаворонок, и песня его была похожа на посвист грошового свисточка. Назойливая птичья трель еще больше подействовала на очень натянутые нервы. Сама того не замечая, Флер ехала за городом быстрее чем надо, и взгляд на часы подсказал ей, что если она и дальше будет двигаться с такой скоростью, то приедет слишком рано. Это было хуже всего самого плохого в этом нежеланном визите – приехать первой, терпеть чаепитие и болтовню с Холли, которая зорко высматривает в ней признаки тех самых чувств, которые пришлось бы скрывать. Нет, чаепития и сочувствия она не вынесет. Лучше подзадержаться вот здесь, прийти поздно, после Майкла, и затеряться среди других. В компании легче вынести людей.

Кто же там будет, что говорила Холли? Флер перебрала фамилии. Кроме нее самой, Майкла и, конечно, аргентинца, еще четверо, и, возможно, кто-то пятый, приглашенный в последний момент вместо Уинифрид. Один из четырех, припомнила она, Джек Маскхем – кузен Барта, владелец конюшен возле Кембриджа, Вэл знает его по своим лошадиным знакомствам. Майкл будет держаться от него подальше. Затем – супруги с фермы, соседней с Уонсдоном, Флер не могла припомнить их неанглийской фамилии. По звуку, шотландская или староирландская – что-то там «Ферон» или что-то там «Фергюсон». Наверняка окажутся скучными, но ночевать не останутся. Четвертая – писательница, Эвелин Хэлли, Флер по клубу знала ее в лицо. Пишет автобиографические романы, о детстве в Китае во времена Боксерского восстания… нет, это Розамунд Холл. Флер выпустила из легких остатки дыма. В общем, подумала она, могло быть и хуже – но ради всего китайского чая, какой только есть (этим выражением злоупотреблял Майкл), она не приедет первой! Она выбросила докуренную сигарету, отворила калитку и пошла по мощеной дорожке через сад.

Пока она шла, со всех сторон доносился запах сладкого сидра от яблок-паданцев, гниющих в траве, и, вместе с предвечерним солнцем, греющим шею, он успокоил ее уже через несколько шагов, хотя она давно настраивала себя против ненадежных соблазнов природы. Ну что ж, все просто – надо ухватиться за это настроение и сохранять его, пока можешь. Это казалось не очень вероятным, но если оно продержится до отъезда – и то спасибо.

Но благодарить оказалось некого – хорошее настроение испарилось, словно капля дождя, когда Флер увидела, куда привела ее тропинка.

Сад оканчивался живой изгородью и другой калиткой, за ним был огород. Коротенькая тропинка вела к старому дому, а от него – к сеновалам и пристройкам, поднимающимся по холму. У дома были красивые островерхие фронтоны; между ними густо вился дикий виноград. Сквозь ржаво-красные лозы было видно, что ставни закрыты. Возможно, именно листья, багровеющие в неярком августовском свете, и остановили Флер. А может быть, связь в мозгу возникла, когда она увидела, что дом закрыт и пуст. Почему же она раньше не узнала этого места? Она была здесь всего однажды, но этого достаточно на всю жизнь. Здесь, стоя у этой калитки, она распечатала письмо от Джона, которое он оставил ей, когда оборвал их роман. Флер всегда считала, что это трусость – сообщить ей так, а не лично, лицом к лицу. Стоя у этой калитки, она прочла письмо, медленно порвала его на мелкие кусочки и выкинула в живую изгородь. Теперь, как и все остальное, она припомнила каждое слово.

...