правда, что колоссы улетели? А правда, что нам всем теперь звиздец?

Я старательно молчал, хотя иногда подмывало выдать что-то сакральное и пощекотать бойцам нервишки. В соседнем блоке Далтон на экстренном совещании с мелкими сошками из администрации решал вопрос о моём дальнейшем содержании. Кое-кто даже сказал — изучении. Но и тут я не стал вмешиваться. Наверное, это самое паршивое в бытности всемогущих созданий — невмешательство. Когда у тебя есть и силы, и возможности и уж тем более — желание, но во имя мирного исхода ты просто смотришь и не лезешь. И даже не зовёшь телепатически, чтобы кто-нибудь тебе нос почесал.

А нос, как назло, чешется. И даже очень.

В конечном итоге Далтон отстоял меня перед делегацией научного отдела и не дал добро на глубокую изоляцию и изучение — пока не пройдёт суд. Он строго следовал предписанию в тайной надежде получить назад прежнюю должность. Второй его тайной надеждой было отыскать свой жетон. Френсис был на девяносто процентов уверен, что бумажник свалился в щель за картотечным шкафом в его старом кабинете во время переезда. Но сначала рабочий завал, потом банальная лень помешала проверить догадку. Шкаф был неподъёмный, потому что в нём хранились запчасти предыдущего владельца кабинета. А это всё выгребать… Морока, одним словом. К тому же, за эту же самую картотеку укатилась недоеденная сосиска из хот-дога в позапрошлом цикле. Вкусная была, зараза. Но встречаться с нею вновь Далтон почему-то не решался. Да и чёрт с ним, с жетоном, всё равно новый отштампуют, если должность вернут. А вот проходимец Сабаи — такой один. Нельзя его упускать. Только не снова.

Связи с братьями по несчастью не было. Их наниты успели изолировать нейролинки. Как ни странно, даже до Сифри я не смог достучаться. Ей выдвинули обвинения в угрозе безопасности и вмешательстве в частные дела Гвардии и почти что сразу сигнал Сифри пропал. Уж не влезли ли они и ей в голову?

Про Лию ничего не было известно, её успели отвести наверх. Подразумевалось, что мы увидимся на суде. Аналогично и с Натаном. Если он умер, я узнал бы об этом последним.

Полковник Закиро как будто испарился и даже не всплывал в посторонних разговорах. Все слухи и споры роились вокруг колоссов. Вокруг Кибера-2 развернули карантинную зону. В общем, я был вполне спокоен за интенданта. В здравом уме, трезвой памяти и родном теле старик уж точно не пропадёт. Всё, что я смог о нём узнать, это то, что слушание его дела будет накануне перед моим.

А моё намечалось на среду.

Стояло начало декабря, когда в Ю-Дору приходит мягкая зима, а на Кибере меняется только дата цикла и больше ни черта. 11-е число 158-го цикла, который теперь считался окончательным. Обычная судебная среда, тихий день на астероиде. Вторжения не намечалось, колоссы держали своё слово, и даже в пещерах под второй станцией царило затишье, что, впрочем, не отменяло пристального наблюдения за желеобразным объектом, прячущимся на дне осушённого подземного озерца. Вблизи разлома расквартировали целый гарнизон — напротив пустой исковерканной оболочки, замершей у самого края.

Я просыпаюсь от резкого света и призывного кряканья селектора. Дверь камеры открывается, на полу загорается красная полоса. Входит конвоир, которого я прежде не видел. Или видел — лицо скрыто под тонированным забралом. Его мысли для меня загадка: кибернит окончательно перестал действовать уже пару дней как.

Он командует мне встать, я смеюсь. На мне несколько десятков килограмм цепей, наручников, блокираторов. Не говоря уже о колодках с нагрузкой. Сдаётся, комендатура выделила для меня все свои запасы. Несколько минут конвоир снимает с меня половину из них. Могу двигать ногами. Собственно и двигаю, вдоль красной линии, между двумя длинными шеренгами солдат, плечом к плечу стоящими от допросной и до входа в центральный лифт. Иди вперёд, не останавливайся, не смотри по сторонам, не читай и не внушай мысли.

Больно надо. У лифта встречаю друзей. На них всего по паре наручников и даже кляпов нет.

— Здоров, Телепат! — усмехается Циклоп, и я понимаю, что эпоха Ловеласа прошла. Впрочем, мой обильный «гарем» тоже подрастерялся: рядом с лифтом на гравитележке лежит, свернувшись калачиком, Сифри. А вернее — Берта. Вновь обездвиженная, с пустыми стеклянными глазами. Управляющего модуля искина не видно. Похоже, моя виртуальная подружка не дождалась окончания спектакля. Тем лучше.

Нас заводят в обширный лифт, следом заталкивают тележку и набивают кабину до отказа охраной. Конвоир собственноручно (носом, потому что руки в этой тесноте невозможно поднять) нажимает кнопку нужного этажа.

Мы едем три секунды, затем охрана долго выгружается из лифта, толкаясь плечами в проходе. Кто-то ещё автомат уронил и разорался на весь этаж. Другому отдавили ножку. И всё ради того, чтобы снова выстроить две защитные шеренги — от лифта до юридического отдела.

Только теперь бойцы стояли к нам спиной и держали внешнюю оборону. Едва я показал голову из лифта — понял, почему. Меня ослепили тысячи ксеноновых вспышек, и оглушил гул дронов-операторов. На Кибере работает три развлекательных телеканала и два новостных. Издаётся четыре тематические газеты. И это я молчу про неофициальные СМИ и мелкие бложики. Из десяти с лишним тысяч гражданского населения станции примерно две тысячи человек, так или иначе, причастны к этой индустрии. И почти все торчали в холле, чтобы запечатлевать, сканировать и транслировать самую сенсационную историю текущего цикла.

Я опешил, но конвоир подтолкнул меня вперёд. Следовать красной линии и так далее, только теперь ещё с журналистами не общаться. Журналисты тоже не дураки, чтобы штурмовать взвод вооружённых солдат. Они другие дураки, которые посылают вместо себя технику. Дроны, вооружённые камерами и с внушительными микрофонами наперевес, ринулись к нам сквозь строй и над головами солдат. Охрана включила энергетические щиты и обстреливала самых ретивых дронов электронными зарядами. Несколько летунов шлёпнулось на нашей дорожке, после чего их выпнули наружу под неодобрительные возгласы владельцев. Журналисты требовали соблюдения свободы слова и доступа к информации. А так же чтобы я выступил перед зрителями с заявлением. Желательно — не телепатическим, ибо нечего отнимать журналистский хлеб.

Кстати о хлебе. Я был не против чего-нибудь съесть. Без привкуса пластилина с электролитами и не похожее на биомассу, которой меня пичкали через разъём в наморднике. За прошедшие после ареста дни я был вымотан бездельем и нескончаемым марафоном мыслей. Сначала чужих, но что хуже — ещё и собственных.

Самая популярная из них — и что теперь?

Ладно, вроде суд, а там как кривая