— Он у вас не маньяк, часом?

— В какой-то мере да! — хмыкает в кулак Постников. — Вы знаете, у него же никого нет. Жена от него ушла — не выдержала его маниакальной приверженности к патанатомии. Она отличный гинеколог, всегда востребована. Забрала дочку и сбежала в соседний район, к местному терапевту. С тех пор Ефимыч всех врачей-терапевтов не переваривает, а из морга днями не выходит. Он тут зачастую и ночует.

— Вот как! Выходит морг для него — все? И семья, и дом, и работа?

— Точно так!

— А с головой у него, пардон, все в порядке? Он не «того»? — я кручу пальцем у виска.

— Возможно, — пожимает плечами Григорий. — В чем-то он странноват, не спорю, но специалист превосходный. Равных ему, пожалуй, нет во всей Карелии. Любит и отлично знает свое дело. У нас есть еще один патологоанатом: юное дарование, Миша Быков. Но он вечно отлынивает от вскрытий: то у него мама болеет, то сам, то просто чем-то важным занят, да так, что недосуг явиться в секционную. Препараты готовые, уже нанесенные на стекло, — смотрит, и то через раз. А в покойниках ковыряться не любит. Ефимыч не в претензии: ему дай только волю, он и по ночам станет вскрывать. Вот такой человек, фанат своего дела. А с его головой в обычном понимании, возможно, и не все в порядке, да только на работе это никак не отражается.

— Да, но если он с такой черепашьей скоростью станет вскрывать тела где-то в другом месте, скажем в Питере, то так никуда не уедет. Второй час, извиняюсь, одно тело мусолит.

— А что делать? Быстрее он не умеет действовать, а главное, не желает. Он работает не на скорость, а на результат, и за результат можете не сомневаться: если за вскрытие взялся Ефимыч, то уж ничего не пропустит. Самую неприметную мелочь разглядит. А что долго — тут уж ничего не попишешь: так устроен этот человек. За эту привычку его, кстати, и из Петрозаводска в свое время попросили. Он же там начинал.

— Ладно, давай вернемся назад, а то он и в самом деле обидится. Человек он вроде неплохой, грешно обижать.

Вернувшись в секционную, мы застаем патологоанатома за очередным выступлением. Опершись левой рукой об край стола, он громко, с жаром что-то рассказывает застывшему по стойке «смирно» доктору Макарову. Анатолий Ефимович, неистово блестя глазами и брызжа слюной, яростно размахивает, как указкой, здоровущим секционным ножом, причем у самого носа завхирургией.

— Какой отсюда можно сделать вывод? — Он поднимает нож на манер вытянутого пальца.

— О медленном росте опухоли, скорее всего, — восторженно отвечает Иван Ильич, как зачарованный глядя на мелькающий у самого лба блестящий нож.

— Верно! — соглашается патологоанатом и вновь описывает опасную дугу вблизи самого кончика носа хирурга. — И не скорей всего, а так точно!

— Ефимыч, вы так нашего заведующего порешите! — кричит ему Григорий, входя в комнату. — Шибко не машите вашим ножичком!

— Ой, извините! — краснеет патологоанатом, убирая нож в раковину. — Увлекся, знаете!

— Да мы видим! — поддерживаю я. — Однако не пора ли нам закругляться?

— Ну, братцы, — Ефимыч делает вид, что глубоко оскорблен, — мы так с вами далеко не уедем! Случай весьма интересный, поучительный! Я вот тут Ивану Ильичу объяснил, что больного-то на самом деле можно было еще спасти!

— Как это? — напрягается Григорий. — Поясните, пожалуйста!

— Нет, вы, батенька, не так меня поняли! — усмехается Ефимыч. — Вчера или неделю назад его уже, разумеется, спасти было нельзя, а вот с полгода тому… — Он многозначительно поднимает указательный палец. — Пожалуй, надо было попытаться! Вот подойдите сюда, я вам что-то покажу! — Он придвигается к тому, что еще вчера было Вальтером. — Гляньте на это!

Вновь следуют пространные разъяснения по части онкологии и краткий экскурс в патологическую анатомию. Я уже плохо соображаю, что происходит, и откровенно скучаю. Я уже почти не слушаю то, что говорит Ефимыч, а с интересом рассматриваю колченогий стул, приютившийся у стола, — явно старинный, возможно, еще дореволюционной работы. Прекрасно сохранившийся экземпляр с резной ореховой спинкой, даже лак местами не весь отстал. Любопытно, как он сюда попал?

— Дмитрий Андреевич, вам какой-то стул интересней, чем судьба вашего бывшего пациента? — Язвительный голос патологоанатома прерывает мое увлекательное наблюдение.

— Нет, от чего же? Мне все очень интересно! Только, простите, то, что вы нам рассказываете, бедняге Вальтеру уже не поможет!

— Ему не поможет, — морщится Ефимыч, словно от зубной боли, — это точно! Зато поможет, возможно, другим пациентам! Если бы еще полгода назад убрали эту опухоль под челюстью, а я больше чем уверен, она тогда была операбельной, ваш Вальтер жил бы еще и жил! Нужно учиться на чужих ошибках, а не допускать своих!

— С чего вы вдруг решили, что его можно было спасти? — неожиданно брякаю я, не подумав о последствиях.

— Молодой человек, — багровеет патологоанатом, — я полчаса распинаюсь об этом, а вы все стулом любуетесь вместо того, чтобы слушать!

— Простите, Анатолий Ефимович, — а вот и мой черед проявить характер, — но вы сейчас, мягко сказать, не правы!

— Я? Потрудитесь объяснить, почему? — выпячивает впалую грудь патологоанатом.

— Потому, уважаемый Анатолий Ефимович, что я всего лишь обычный общий хирург. Никто, слышите, никто бы мне не позволил оперировать онкологического больного в плановом порядке, да еще на такой сложной анатомической области, как шея. Вы же прекрасно знаете, что этим у нас занимаются только специализированные учреждения, онкодиспансеры, а они уже тогда отказали ему в радикальной операции. Не знаю, по какой причине, но отказали. Поэтому лекцию об ошибках нужно им читать, а не нам. Мне ясно одно: Вальтера можно было спасти, но тот, кто должен был это сделать, не стал себя утруждать. Так?

— Да, вы правы! — опускает голову Ефимыч. — Как ни прискорбно, но правда на вашей стороне. Извините, что отнял у вас столько времени. Вашей вины в смерти данного пациента нет! Он скончался от прогрессирующего рака, осложнившегося кровотечением. В данной ситуации человеку хирургическим путем уже не помочь! Господа, больше вас не задерживаю, — официально заканчивает он свою речь.

— Ну вот, Дмитрий Андреевич, обидели хорошего человека! — вздыхает Иван Ильич, когда мы выходим из морга и направляемся в сторону больничного корпуса.

— Не думаю! — резко отвечаю я. — Если он умный человек, то поймет, что не прав. К чему нам эти его лекции? Для общего развития, не более того. Мы общие хирурги, и у нас другие цели.

— Цель у всех одна: спасти человека! — сухо возражает доктор Макаров.

— Иван Ильич, я согласен, что цель у нас одна, но методы разные! Мы не можем объять необъятное! Не нужно заниматься плановой онкологией — да нам никто и не позволит заниматься не своим делом! Да, в этой ситуации, возможно, онкологи прошляпили ту стадию рака, когда Вальтера еще можно было радикально прооперировать. Но это не значит, что мы должны выполнять за них онкологические операции у себя в ЦРБ. Мы в Питере такого себе не позволяем! И к тому же лечение онкологических больных не сводится к одной лишь операции, оно комбинированное: подключают и химиотерапию, и облучение. Для того и создавались онкоцентры — чтобы комплексно лечить таких пациентов.