с помазанием. Соборование было другим из их обрядов, а молитвы за умерших — еще одним из них. Бардесан и Гармоний были знамениты красотой своих песнопений. Пророчества Монтана произносились подобно оракулам язычников, в состоянии восторга или экстаза. Епифану, сыну Карпократа, который умер в возрасте семнадцати лет, был возведен храм на острове Кефалония, месте рождения его матери, где он был знаменит гимнами и жертвоприношениями. Такие же почести последователи Карпократа оказали Гомеру, Пифагору, Платону, Аристотелю, а также Апостолам; на их изображения были возложены венцы, и перед ними курили благовония. В одной из надписей, найденных в Кирене около двадцати лет тому назад, Зороастр, Пифагор, Эпикур и другие ставятся рядом с Христом, как руководители осознанного поведения. Эти надписи также содержат карпократовский принцип общины женщин. Я не хочу упоминать об agapæ[178] и общинах некоторых из этих сект, которые не были превзойдены в распутстве даже языческими обрядами, которым они подражали. Само имя гностика стало выражением для наихудшей грязи, и никто не рисковал есть с ними хлеб, использовать их кухонные принадлежности или плиты.

13

Эти распутные крайности находятся в связи с занятиями магией и астрологией [16]. Амулеты последователей Василида, однако же, сохранившиеся в большом количестве, надписаны разными символами, некоторые христианскими, некоторые с изображениями Исиды, Сераписа или Анубиса, представленными в соответствии с грубыми непристойностями египетской мифологии [17]. Святой Ириней ранее уже связал вместе эти два преступления в упоминании о симонитах. «Их мистические священники, — он говорит, — живут в разврате и практикуют магию, согласно способности каждого. Они используют заклинания и чары, любовные микстуры, а также и соблазняющие заговоры, силу духов и видения, и разным иным странным искусствам они прилежно следуют» [18]. Маркосиане были особенно преданы этим «странным искусствам», которые также приписываются Карпократу и Апеллесу. Маркион и другие, сообщается, использовали астрологию. Тертуллиан говорит о сектах своего времени в целом: «Постыдны дела еретиков с очень многими колдунами, шарлатанами, астрологами, философами, а именно, с теми, которые задаются любопытными вопросами. Они постоянно упоминают: „Ищите и обрящете“»[19].

Такими были гностики; и для внешних предубежденных зрителей, будь то философы, как Цельс и Порфирий, или толпа, они выглядели достаточно похожими на Церковь, чтобы быть принятыми за нее во второй половине Доникейского периода, так как она была перепутана с языческими мистериями в более ранний период.

14

Конечно, может случиться так, что общепринятая оценка, касающаяся человека или предмета, является чисто случайной и необоснованной, но в таких случаях она недолговечна. Такими были клеветнические измышления о детоедстве и нечистоте на христианских собраниях, которые почти исчезли ко времени Оригена, и которые могли возникнуть из-за того, что мир путал их с языческими и еретическими ритуалами. Но когда это продолжается от века к веку, то является, конечно, показателем истины и соответствует определенным качествам в объекте, к которому оно имеет отношение. В таком случае, даже ошибки несут информацию, ибо они родственны истине, и мы можем допустить их существование. Часто то, что кажется подобным ошибке — просто способ, которым информант выражает свое свидетельство или впечатление, которое факт производит на него. Осуждение — естественный тон одного человека, в то время как похвала — естественный тон другого; один и тот же характер или поступок внушает одному уму воодушевление, а другому — презрение. Что для одного человека великодушие, для другого — романтика, для третьего — предмет гордости, для четвертого — притворство, а пятому это просто безразлично; и все же есть определенная аналогия в их отдельных свидетельствах, которые сообщают нам, на что эта вещь похожа, а на что нет. Когда отличительной особенностью человека является суеверие, мы можем быть вполне уверены, что не найдем его среди академиков или эпикурейцев; и даже слова, которые неоднозначны, такие как «маловерный» или «реформатор», допускают уверенную интерпретацию, когда мы осведомлены о говорящем. Подобным образом, есть определенная общая аналогия между магией и чудом, упрямством и верой, неповиновением и религиозным рвением, софистикой и талантом к аргументации, простотой и кротостью, как это очевидно. Давайте же продолжим далее наше созерцание этого отражения, как это можно назвать, первоначального Христианства в зеркале мира.

15

Все три автора, Тацит, Суетоний и Плиний, называют Христианство «суеверием»; это не является каким-то случайным обвинением, но повторяется многими последующими авторами. Обвинение Христианства в пиршествах Фиеста едва ли длится сотню лет, но, поскольку найдены языческие свидетельства, Церковь обвиняется в суевериях. Языческий полемист Минуций называет Христианство «Vana et demens superstitio»[179]. Законовед Модестин Геренний говорит с очевидной ссылкой на Христианство, что от «бессилия умов существуют ужасные superstitione numinis»[180]. Языческий судья спрашивает Святого Марцелла, он и другие отказались ли от «пустых суеверий» и поклоняются ли богам, которым поклоняются Императоры. Язычники у Арнобия упоминают о Христианстве, как об «отвратительной и злополучной религии, полной нечестия и кощунства, оскверняющей обряды, установленные издревле, новым суеверием». Анонимный противник Лактанция называет Христианство «Impia et anilis superstitio»[181]. Надпись Диоклетиана в Клунии была, как он утверждал, посвящена «полному уничтожению суеверия христиан и возрастанию поклонения богам». И даже Максимин в своем послании по поводу Эдикта Константина, все еще называет Христианство суеверием [20].

16

Но что же подразумевается под словом, связанным консенсусом языческих авторитетов с Христианством? По крайней мере, это не может означать религию, в которой человек мог бы думать, что ему угодно, и был освобожден от всякого ярма, будь то невежество, страх, власть или жречество. Когда языческие авторы называют азиатские обряды суевериями, они, очевидно, используют это слово в его современном смысле; и не может быть сомнений, что они применяют его в том же смысле к Христианству. Однако Плутарх объясняет для нас это слово подробно в своем Трактате, который носит такое же название. «Из всех видов страха, — он говорит, — суеверие является самым губительным для деятельности и возможностей. Суеверный не боится ни моря, по которому не проплывает, ни войны, в которой не участвует, ни разбойников, которые сидят дома, ни подхалима, если он сам беден, ни завистников, если он сам не связанный с ними человек, ни землетрясения, если он живет в Галлии, ни грома, если он живет в Эфиопии; но тот, кто боится богов, боится всего: земли, моря, воздуха, неба, темноты, света, шума, молчания, сна. Рабы спят и забывают о своих хозяевах; у закованного в кандалы во время сна облегчается цепь; воспаленные раны, язвы, ужасные и мучительные, не чувствуются во сне. Суеверие только не пришло ни к каким соглашениям со сном, но и в самом сне