Христу, как Богу», он имеет в виду почти то же самое, что Суетоний более точно выражает как «malefica superstitio»[187] [32]. И слова последнего упомянутого автора и Тацита еще более точны и, я могу заметить, исключительно проиллюстрированы положениями, которые встречаются в Кодексе Феодосия, который, вероятно, показывает, что эти историки использовали официальные термины и фразы, чтобы выразить свое понимание Христианства. Например, Тацит сообщает, «quos за flagitia invisos, vulgus Christianos appellabat»[188], и Закон против магов и математиков в Кодексе упоминает о них «quos ob facinorum magnitudinem vulgus maleficos appellat»[189] [33]. К тому же, Тацит обвиняет христиан в «odium humani generis»[190] — это характеристика практики волшебства; а законы называют магов «humani generis hostes»[191], «humani generis inimici»[192], «naturæ peregrine»[193], «communis salutis hostes»[194] [34].

19

Это также объясняет феномен, который вызвал столько удивления у некоторых современных людей, что серьезный, хорошо осведомленный историк, такой, как Тацит, должен применять к христианам то, что звучит как оскорбление. Но в чем же здесь затруднение, если христиане рассматривались как математики и маги, которые, в свою очередь, были тайными интриганами против установленного правительства, союзниками безрассудных политиков, врагами установленной религии, распространителями ложных слухов, виновниками отравлений и других преступлений? «Прочтите это, — говорит Уильям Пэйли после цитирования одного из самых красивых и убедительных отрывков Святого Павла, — прочтите это, а затем подумайте об exitiabilis superstitio[195]»; и он выражает пожелание «в борьбе с языческими авторитетами создавать наши книги против них» [35], как будто бы речь шла о книгах. Общественные деятели очень мало заботятся о книгах; самые прекрасные чувства, самая светлая философия, самая глубокая теология, вдохновение само по себе, мало волнуют их; они смотрят на факты и интересуются только фактами. Проблема заключалась в том, чтобы узнать, какова ценность, какова тенденция развития христианского организма в государстве. А что христиане говорили, что они думали, было несущественным для этой цели. Они могли призывать к миру и пассивному послушанию так сильно, как только могли выразить это словами; но что они делали, какова была их политическая позиция? Вот о чем думали государственные деятели тогда, как они делают это и сейчас. Какое отношение имели люди этого мира к абстрактным доказательствам или первоосновам? Государственный деятель оценивает партии, секты и авторов по их отношению к нему; и он имеет опытный глаз в этом виде суждений, и он вряд ли ошибется. «Что есть истина?» — спросил с иронией Пилат. Апологии, какими бы красноречивыми и правдивыми они ни были, ничего не дали Римскому магистрату против верного инстинкта, который научил его страшиться Христианства. Это был опасный враг для любой власти, не основанной на самой себе; он чувствовал это, и дальнейшие события оправдали его опасения.

20

Мы не должны забывать о хорошо известном характере Римского государства и его отношении к этим предметам. С самого начала оно испытывало к тайным обществам чрезвычайную подозрительность; оно было готово предоставить им большую терпимость и широкое понимание, но, как и в случае с современными правительствами, оно желало обладать юридической и высшей властью в каждом движении политического и социального тела, и его гражданские учреждения были основаны на религии, или, по сути, зависели от нее. Соответственно, всякое нововведение в установившемся язычестве, кроме разрешенного законом, жестко подавлялось. Следовательно, исповедующие низменные суеверия, мистерии, магию, астрологию, были вне закона в обществе и находились в положении, аналогичном, если можно так выразиться, положению контрабандистов или браконьеров среди нас, или, возможно, грабителей и разбойников с большой дороги. Современный разбойник иногда задается вопросом в романах или эссе, почему большинство людей должно связывать меньшинство, и почему он ответственен перед законами, которые он не предписывал; но судья, полагаясь на власть меча, желает, чтобы все люди зарабатывали себе на жизнь и процветали, но только законными способами, и он вешает или ссылает диссидентов по своим полномочиям. Римляне применили это правило к религии. Ларднер протестовал против применения Плинием слов «неповиновение и несгибаемое упрямство» к христианам Понта. «В действительности, это очень резкие слова, — он говорит, — очень неподобающе примененные к людям, которые были открыты для убеждения и готовы взаимодействовать с другими, если им было бы позволено говорить» [36]. И он говорит: «Я думаю, что Плиний действовал очень произвольно и несправедливо в обращении с христианами в своей провинции. Какое право имел Плиний действовать в такой форме? По какому закону он наказал [их] смертью?» Но римляне всегда сжигали колдуна и изгоняли советовавшихся с ним людей на всю жизнь [37]. Это был давний обычай. И на мистерии они смотрели с особенным подозрением, потому что с тех пор, как установленная религия не включала их, они сделались гибче, что может быть обусловлено спросом эпохи. Греки более раннего времени натурализовали у себя Элевсинские и другие мистерии, которые пришли из Египта и Сирии, и мало боялись нового вторжения с той же стороны; однако, даже в Греции, как Плутарх говорит нам, «carmina»[196] странствующих поклонников Кибелы и Сераписа отменили моду на стихи Пифии, и впредь ответы из храма были предоставляемы в прозе. Скоро оракулы вообще прекратились. Еще большую подозрительность к Христианству вызвали в римском сознании общее неверие, господствовавшее среди всех классов в отношении мифологических басен о Хароне, Цербере и царствах наказания [38].

21

Мы знаем, какие возражения были сделаны в Риме даже против философии Греции; но намного больше была антипатия государственных деятелей и законников к ритуалу варваров. Религия была римским делом чести. «Испанцы могли бы соперничать с ними в численности, — сообщает Цицерон, галлы — в физической силе, карфагеняне — в выступлениях, греки — в искусствах, итальянцы и латиняне — в природном таланте, но римляне превзошли все нации в благочестии и вере» [39]. Один из их законов был «не позволять никому иметь собственных богов, поклоняться в частной жизни новым и случайный богам, если только они не признаны государственной властью» [40]. Лутаций [41] в конце первой Пунической войны запретил Сенату консультироваться с Sortes Prænestinæ[197], как «auspicia alienigena»[198]. Несколько лет спустя консул взял в руки топор, и началось разрушение храмов Исиды и Сераписа. Во второй Пунической войне Сенат приказал отказаться от libri vaticini[199] или precationes[200], и любого записанного искусства принесения в жертву. Когда в более позднее время было обнаружено тайное братство, консул рассказал о правилах их предков, запретил форуму, цирку и городу жертвоприношения