своих жертв, как будто они находятся в царствах нечестивых, суеверие пробуждает страшных привидений и чудовищных призраков, и различные боли, и кружит жалкая душа, и преследуют ее. Суеверный просыпается, и вместо того, чтобы пролить свет та то, что неистинно, он попадает в руки шарлатанов и фокусников, которые говорят: „Обратись к старухе для искупления, купайся в море и сиди весь день на земле“». Далее Плутарх продолжает говорить о введении «грубых названий и варварских терминов» в «божественный и общегосударственный авторитет религии»; он замечает, что когда рабы теряют надежду получить свободу, они могут требовать, чтобы их продали другому хозяину, а суеверие не допускает никакой перемены богов, так как «нельзя найти бога, которого бы он не боялся, он боится богов своего семейства и рода, содрогается о спасении и милости, он трепещет и страшится тех богов, у которых мы просим богатства и изобилия, согласия, мира, успеха всех наших благих слов и дел». Более того, он говорит, что, хотя смерть является для всех людей концом жизни, для суеверных это не так; ибо дальше «там есть глубокие зияющие врата ада, и открываются безудержные потоки адского огня и мрака, там тьма со многими призраками, привидения, имеющие ужасные лица и жуткие голоса, и судьи, и палачи, и бездны, и логова, полные неисчислимых страданий».

Далее он говорит, что в несчастье или болезни суеверный человек отказывается позвать врача или философа, он кричит: «Накажи меня, о, человек, чтобы подвергнуться наказанию, нечестию, проклятию, ненависти богов и духов». Атеист, которому все время он противопоставляет суеверного в невыгодном свете, «вытирает свои слезы, прибирает свои волосы, снимает траур; но как можете вы обратиться, чтобы помочь суеверному? Он сидит в отдалении на дерюге или на грязных лохмотьях, и часто он раздевается и валяется в грязи, и рассказывает о своих грехах и проступках, как будто он что-то съел или выпил, или прошел каким-то путем, который бог не одобряет … И в самом лучшем своем настроении, под влиянием добродушного суеверия, он сидит дома, окруженный жертвоприношениями и кровью, в то время как древние старухи висят на нем, как на вешалке, как говорит Бион Борисфенит, некое очарование он находит в этом». Он продолжает: «Люди больше всего любят празднества, пиры в храмах, посвящения, мистерии, прошения исполнения по обетам и поклонение. Но суеверные желают, в действительности, лишь отсутствия радости. Такой увенчан и становится бледным, он жертвует и пребывает в тревоге, он молится трепещущим голосом и жжет ладан дрожащими руками, и в целом, опровергает слова Пифагора, что мы находимся в лучшем положении, когда мы идем к богам, ибо суеверные люди находятся в самом несчастном и злом положении, приближаясь к домам или храмам богов, как если бы они были логовами медведей или норами змей, или пещерами китов».

17

Здесь мы имеем яркую картину идеи Плутарха о сущности Суеверия; это представление о существования невидимого вездесущего Господина, зависимость от правил жизни, непрерывная ответственность, обязательство заняться мелочами, невозможность избежать обязанности, невозможность выбрать или изменить свою религию, препятствование жизненным удовольствиям, унылый вид мира, ощущение греха, ужасный комплекс вины, опасение наказания, страх, самоунижение, депрессия, беспокойство и попытка находиться в мире с богом, ошибочность и нелепость в методах, выбранных для этой цели. Подобной также была идея эпикурейца Гая Веллея Патеркула, когда он уклонился с ужасом от «Sempiternus dominus»[182] и «curiosus Deus»[183] стоиков [21]. Подобными, несомненно, были мнения Тацита, Суетония и Плиния. И конечно, были постоянные упреки в адрес христиан в легковерии, слабоумии и малодушии. Языческие оппоненты Минуция и Лактанция говорят о россказнях «старой женщины» [22]. Цельс обвиняет христиан в «соглашательстве наугад и без причины», говоря, «не спрашивают, но верят». «Они основываются на том, — говорит Цельс в другом месте, — что пусть к ним не приближается ни один образованный человек, ни один мудрый человек, ни один разумный человек; но если человек необразован, слаб умом, младенец, пусть он придет с уверенностью. Исповедуя, что они достойны своего Бога, они, очевидно, желают, насколько они способны, обращать лишь глупцов и вульгарных людей, недалеких рабов, женщин и мальчиков». Они «принимают простака и ведут его туда, куда хотят». Они обращаются к «юношам, домовым слугам и слабым рассудком». Они «спешат подальше от воспитанного, как не пригодного субъекта для их обмана, и заманивают малоумных» [23]. «Ты, — обращается языческий судья к Мученику Фруктуозу Таррагонскому, — кто, как учитель, распространяет новую басню, что переменчивые девушки могут покидать рощи и Юпитера оставлять, осужден, поскольку твое искусство здравомыслия есть слабоумная вера» [24].

18

Поэтому и эпитеты бродяги, шарлатана, фокусника, мошенника, софиста, колдуна нагромождались на учителей Христианства, иногда для того, чтобы объяснить отчетливость или очевидную истинность их чудес, иногда, чтобы объяснять их успех. О нашем Господе говорили, что Он получил свою чудотворную силу в Египте; «колдун, целитель, обманщик, плут, фокусник были эпитетами, примененными к Нему противниками Евсевия» [25]. Они «поклоняются распятому софисту», сообщает Лукиан [26]. «Павел, который превосходит всех фокусников и самозванцев, которые когда-либо жили», — это рассказ Юлиана об Апостоле. «Вы посланы через весь мир, — говорит Святой Иустин Трифону, — чтобы проповедовать, что какая-то маловерная и беззаконная секта основана неким Иисусом, галилейским обманщиком» [27]. «Мы знаем, — сообщает Лукиан, говоря о халдеях и магах, — сирийца из Палестины, который является софистом в этих вопросах, и как много безумцев с искаженными глазами и ртом в пене он поднимает и отправляет прочь вставших, избавив их от зла за большую цену» [28]. «Если какой-либо фокусник приходил к ним, человек с навыками и знающий, как управлять делами, — сообщает тот же автор, — он мгновенно зарабатывал деньги, широко улыбаясь для простаков» [29]. Офицер, который охранял заточенную Святую Перепетую, боялся ее побега из тюрьмы «с помощью волшебных заклинаний» [30]. Когда Святой Тивуртий Римский ходил босиком по горячим углям, его судья выкрикнул, что Христос научил его магии. Святая Анастасия была брошена в тюрьму как целительница. Простой народ выкрикивал против Святой Агнессы: «Прочь ведьма», «Tolle magam, tolle malificam»[184]. Когда Святой Боноз и Святой Максимилиан выносили обливание их горячей смолой без ущерба, евреи и язычники вопили: «Isti magi et malefici»[185]. «Какое новое заблуждение, — говорит языческий судья по поводу Святого Романа, — привело этих софистов к отрицанию поклонения богам? Как смеется над нами этот главный колдун, искусный в своих чарах (carmine[186]), чтобы смеяться над наказанием» [31].

Отсюда мы узнаем значение слова «carmine», употребленного Плинием; когда он говорит о христианах, «говорящих друг другу carmine