не столько нарушила этот план, сколько запутала вопрос, поскольку, кто бы ни контролировал французскую корону: католики или протестанты, гугеноты или Гизы, французская монархия оставалась главным потенциальным врагом короля Испании в Европе. Вильгельм, который рос в то время, когда в Европе главенствовала неприязнь между этими двумя великими монархиями, – неприязнь, которая теперь снова вышла на первый план после временного смягчения благодаря религиозному союзу, – едва ли мог не сознавать, что эта древняя вражда представляет собой основу всей европейской дипломатии. Тот факт, что короли Испании и Франции были католиками, только сбивал с толку, хотя король-фанатик мог ставить религию на первое место. Но нынешняя правительница Франции была не фанатичкой, а обеспокоенной пожилой женщиной, стремившейся навести какой-то порядок в отношениях между упрямыми фракциями и сделать все возможное для своих злополучных сыновей. Екатерина Медичи явно благоволила заигрываниям нидерландских бунтовщиков. То, что они были кальвинистами, волновало ее меньше всего, поскольку в их войне она видела возможность дать выход воинственным стремлениям тех, кто остался от гугенотской партии у нее дома. Она даже поощряла добровольцев, желавших помочь принцу Оранскому. Вильгельма, со своей стороны, не вдохновляла ее прежняя политика, но, что бы она ни делала в прошлом, ее помощь в будущем была бы неоценима. Этот холодный политический взгляд не разделяли Штаты Голландии. Их пришлось бы долго убеждать, прежде чем они согласились бы считать подходящей союзницей эту Иезавель, спланировавшую Варфоломеевскую ночь. Это был один из тех случаев, когда Вильгельм посчитал удобным быть именно принцем Оранским, поскольку существование во Франции маленького анклава, принадлежащего ему, давало совершенно законный повод поддерживать дружеские отношения с Екатериной, и, когда ее третий сын взошел на престол, Вильгельм сразу же отправил ему самые сердечные поздравления.

Конечно, он поступил как мудрый политик, поскольку до сих пор получал от своих союзников протестантов лишь самую скупую помощь. Среди германских принцев его реальными союзниками были только его брат и курфюрст-палатин. За пределами Германии дружеские, но бессодержательные жесты делал король Дании, все остальные не предпринимали ничего. Наиболее очевидный, на первый взгляд, союзник Елизавета Английская уступила настояниям Филиппа и позволила Рекесенсу пользоваться своими портами. У голландцев имелся верный друг в лице ее государственного секретаря Вальсингама, но большинство членов ее Совета боялись каким-либо образом осложнить отношения с Испанией. При таких обстоятельствах Вильгельму приходилось выбирать между своими нуждами и сомнительной дружбой с Елизаветой, поэтому его флот, препятствуя военным приготовлениям Рекесенса и доставке денег из Испании, поддерживал умеренную блокаду южных портов, которая вместе с тем, вероятно, била по английской торговле сильнее, чем по торговле других стран. При этом он не обращал внимания на становившиеся все более язвительными протесты Елизаветы и конфисковывал английские суда, имевшие несчастье быть захваченными в ходе этой блокады.

Новый, 1575 год Вильгельм отпраздновал в Миддельбурге. Здесь в последний день старого года его посетил старый знакомый из Брюсселя юрист Альберт Леонин, более известный среди служителей закона под литинизированным именем Леонинус. В прежние времена он выполнял для Вильгельма кое-какую работу и был частым гостем в его доме, когда Генеральные штаты, членом которых он являлся, собирались в Брюсселе. С тех пор все изменилось, и теперь он прибыл от Рекесенса, чтобы обсудить вопрос о заключении мира. Возможно, Вильгельма возмутило это желание воспользоваться старой дружбой, или он увидел в этом очередную попытку с помощью подкупа разорвать его связь с народом, а может быть, все гораздо проще, и рождественские празднования плохо отразились на его желудке, но он принял Леонинуса сдержанно, и, хотя пригласил его отобедать, прохладная атмосфера ничем не напоминала приятные вечера, которые Леонинус когда-то проводил во дворце Нассау.

Однако в первый день нового года обхождение Вильгельма обрело прежнее очарование, и он посвятил все утро обсуждению бумаг, доставленных Леонинусом. Рекесенс предлагал то же самое, что и раньше: отмену непопулярных налогов и разрешение на эмиграцию для протестантов. И ни слова ни о терпимости, ни о выводе испанской армии. Объясняя, что все зависит от воли Штатов, без одобрения которых он не имеет власти действовать, Вильгельм был вежлив, но не оптимистичен. Когда Леонинус попробовал надавить, пытаясь заставить Вильгельма высказать свое личное мнение, тот ничего не ответил, повторяя, что только Штаты имеют право высказываться по этому поводу. Улыбнувшись, он добавил, что не может поздравить Рекесенса и не предвидит бурных аплодисментов его такту, если он адресует свои предложения «тем, кто называет себя Штатами Голландии».

Его предсказание подтвердилось, когда три недели спустя Леонинус снова встретился с ним, на этот раз в совете делегатов от Штатов, чей ответ был коротким и отрицательным. Понимая, что в политике тотальная непримиримость не является проявлением мудрости, Вильгельм сумел провести обсуждение в достаточно дружеском тоне и даже попытался убедить делегатов смягчить формулировку, не меняя сути своего ответа, чтобы, таким образом, предусмотрительно избежать окончательного разрыва отношений с Рекесенсом.

Он твердо держал ситуацию в руках и, будучи в хорошем настроении, с помощью шутки или улыбки снова и снова отводил ход дискуссии от края. Леонинус, сбитый с толку его поведением, сделал неверный ход, сказав, что не может поверить, будто принц Оранский, который в прежние времена в Брюсселе никогда не считался, что называется, «религиозным человеком», способен проявлять такую твердость в вопросе о свободе совести. Он указал, что, если принц откажется от этого, правительство может заключить мир с ним персонально на любых условиях, которые он укажет. Приняв молчание за одобрение, он сделал несколько намеков в отношении утраченных Вильгельмом владений в Брабанте и высоких постов, которые мог бы занять он сам и члены его семьи. К этому времени тишина сделалась зловещей, и Леонинус ясно осознал, что знаменитое молчание принца Оранского вовсе не означает его согласия. Его промах был не из тех, которые легко исправить, и встреча закончилась смущенным прощанием удрученного эмиссара с его молчаливо торжествующими оппонентами.

2

Хорошее настроение Вильгельма могло иметь личную причину, поскольку этой зимой он принял важное для себя личное решение. Он собирался жениться в третий раз, и жениться по любви. То, что именно это стояло за официальным предложением, которое Сент-Альдегонд весной 1575 года отвез принцессе Шарлотте де Бурбон, можно только предполагать, но хотелось бы думать, что это так.

Шарлотта была одной из пяти дочерей герцога Монплезира, который, желая сохранить их приданое для своего сына, искал подходящие монастыри, куда мог бы пристроить своих девочек. Шарлотта еще с детства предназначалась для монастыря Жуарре, где аббатисой была ее тетя. По достижении соответствующего