большой клетчатый платок, посмотрел на него задумчиво, переложил в другой карман и решительно заявил:

— Ладно! Собирайся, вместе пойдем.

Детская поликлиника была далеко, и Айболит повез меня в Стоматологический институт. Щека моя становилась все толще и толще. Когда я сидел у кабинета хирурга, мне казалось, что из моего рта вот-вот выпадет теннисный мячик.

Почти полчаса ушло на ожидание рентгена, потому что маленькая девочка передо мной никак не хотела засунуть в рот бумажку с пленкой.

И когда я, наконец, залез на высокое зубоврачебное кресло, мне было так паршиво, что я почти не почувствовал боли от уколов, которые равнодушный толстый парень сделал мне в десну. Выдернув остатки зуба с ужасным хрустом, он, не глядя, кинул их на металлический поддон. После этого мрачно сказал: "Не ешь два часа", — и уселся спиной ко мне за письменный стол, заваленный какими-то папками.

Вячеслав Борисович отвел меня домой и велел сейчас же сообщить обо всем отцу. Не очень прислушиваясь к его словам, я кивал головой сверху вниз. Мне хотелось одного — поскорее добраться до кровати, на которую я рухнул, не раздеваясь, едва захлопнулась входная дверь.

Отец разбудил меня часов в шесть. Мудрый Айболит, даже не догадываясь, что покачивая головой, я подражал болгарской манере Стойко говорить "нет", сам позвонил папе, так что рассказывать ничего не пришлось.

Щека моя, между тем, продолжала раздуваться. К утру на виске вздулось нечто вроде небольшой сливы, и что-то повисло под челюстью. Отец звонил по всевозможным телефонам в поисках доктора Дагмарова. Тот явился на следующий день. Быстро осмотрел меня, велел нам с папой одеваться и выходить на улицу, а сам побежал ловить машину.

Стоян привез нас в тот же институт, где мне вырывали зуб. Была суббота, потому центральный вход был закрыт. Пришлось сигналить у ворот и входить со двора. Стоян долго вел нас пустыми коридорами и, наконец, привел к кабинету Скорой помощи.

— Роман, раздевай Юрку и ждите меня.

От папиных рук одновременно исходило и успокоительное тепло, и пугающее меня волнение. В животе у меня стало холодно от страха.

Стоян нырнул в кабинет, пробыл там довольно долго, потом выскочил, ухватил меня, как котенка, за шею и без церемоний впихнул внутрь. Там. за дверью, меня ожидал высокий румяный молодой человек в белом халате и шапочке, похожий на Керубино в роли эскулапа. Из-за его плеча выглядывала миловидная медсестра, которая помогла мне второй раз за сутки забраться на пыточное кресло под бормашиной.

Влад (так Стоян назвал врача) стал осматривать мой плохо открывающийся рот при помощи круглого зеркальца на длинной ручке. Я почему-то подумал, что так подводные капитаны рассматривают врага через перископ.

— Ну что? — с тревогой в голосе спросил Стоян. — Резать будешь?

— Угу, — промычал Керубино и стал рыться в лоточке среди своих инструментов.

Мне захотелось тотчас же вывалиться с этого ужасного кресла-кровати и бежать. Я дернулся.

— Ты что? — Стоян придержал меня рукой. — Забыл, ЧТО украшает мужчину? Шрамы, милый, шрамы!

— Что вы такое говорите, Стоян Борисович! — возмутилась сестра. — Не стыдно вам мальчика пугать? Ему же надрезы изнутри сделают!

— Мальчика?! Мальчика я пугаю?! Это чудовище, а не мальчик. Пять дней назад я оставил его с двадцатью восемью зубами, каждого из которых я знал в лицо. А сейчас этот крысеныш не хочет рассказывать, почему вчера из него вытащили пол-зуба. Спрашивается, а где другая половина? А?! Сыно-ок, я тебя спрашиваю?!

"Сынок" в устах Стояна прозвучало весьма зловеще, почти как армейское обращение "деда" к "молодому". Потому я на минуту забыл о предстоящей экзекуции, а когда вспомнил, Керубино уже опрыскивал мне рот каким-то спреем.

Я закрыл глаза и вцепился в подлокотники.

" Вж-ж-ик"! Как будто провели остро отточенным карандашом по линейке.

— Терпи, терпи, заяц, — мурлыкал врач. — Сейчас дренажик вставлю.

Я застонал и скосил глаза, пытаясь увидеть Стояна и понять, о чем, собственно, речь.

Но доктор Дагмаров стоял спиной ко мне и, опершись о стол руками, внимательно рассматривал какие-то бумажки под стеклом. На мой призывный стон он и ухом не повел. Зато ко мне склонилась медсестра Леночка:

— Потерпи, потерпи еще немного! Больно не будет!

Врач что-то набрал в шприц без иглы и промыл разрез. Потом затолкал туда какие-то веревочки.

— Все! Молодец! Закрой рот и отдыхай! Стоян, позови Льва Ефимовича, пусть посмотрит.

Через несколько минут Стоян вернулся со щуплым пожилым человеком, лицо которого походило на резиновую маску, натянутую наспех, отчего вся она осталась в разнообразных складках. Они пошептались о чем-то с Керубино, а затем этот очень серьезный человек приказным тоном предложил мне открыть рот.

— Поставь еще один, повыше, — сказал он и бросил в лоток зеркальце с ловкостью и энергией циркового метателя ножей.

Керубино поставил, после чего все вышли в смежную комнату, а я расслабился.

— Кланяйся, благодари и дуй к отцу в коридор! — сказал спустя несколько минут Стойко, выглядывая из дверей.

Отец сидел, откинувшись на спинку кресла, подняв голову и скрестив руки на груди. С соседних сидений живописно свисали на пол разнообразные составляющие нашей верхней одежды. При виде меня и Стояна он вскочил. Лицо у него было спокойное, только очень бледное.

— Так. Сидите и ждите меня. Гладиатора придется госпитализировать.

Роман, что с тобой?! Может, нашатырчику? Бери пример со своего цветущего наследника!

Я правда чувствовал, что весь горю.

В палату отца не пустили. Это была очень большая комната с двумя, как объяснил Стоян, ортопедическими кроватями, похожими на изделия из гигантского металлического конструктора. Он велел мне раздеться до футболки и засунул под одеяло.

— Итак, спартанец! Вы очутились в палате для "блатных" и "новых". Это местные "президентские апартаменты", так сказать. Потому ведите себя прилично, без соплей и воплей. Понятно говорю?

Я огляделся. Рядом с кроватью стояла какая-то железная рогатая палка. На рога были надеты бутылки с жидкостью и наброшено нечто смахивающее на длинную прозрачную макаронину. У палки возились медсестра, которую Стоян назвал Оксаной, и молодой скелетоподобный врач с печальными глазами и бровями домиком.

— Стоян, это капельница?

— Поводок, чтобы не сбежал! Капельница, капельница…

Я замолчал, закрыл глаза и даже голову к стене повернул, чтобы не спросить ничего лишнего. Стоян ведь так может ответить, что со стыда сгоришь перед девушкой. А она между тем взяла мою левую руку и стала похлопывать по локтевому изгибу, а потом кисть поворачивать из стороны в сторону.

— Господи, вены какие тоненькие. Пойду другую иглу возьму.

Представляя, как стальное острие вот-вот будет впиваться в мое тело, я стал