определений процесса воспаления. Тут главное, чтобы они на семнадцатом не застряли. Там, где говорится о воспалении как о двигателе эволюции.

— Революции?!

— Все! Молчи! На тебя учение об эволюции не распространяется!

— Ну что ты злишься?! Здесь холодильник рычит, как бульдозер. Я и не расслышал.

— Кстати, когда капельницу уберут, а я уйду, сам будешь брать лед из морозилки. Я тебе свои часы оставлю, жабеныш щекастый.

— И книжку какую-нибудь!

— Еще чего! Об этом пусть отец позаботится. Ты еще телевизор попроси из дома притащить.

— А тот, что здесь, разве не работает?

— Это приманка, вроде блесны.

— Для кого?

— Не-е-т! Сейчас попрошу Оксану вколоть мне димедрол, а то у меня крапивница от твоих вопросов появляется!

Я обиделся и замолчал.

Холодильник выключился, и стало тихо.

Первым нарушил молчание Стойко. Он вытащил иглу из одной бутылки и воткнул ее в другую. Потом приволок к кровати стул, уселся на него и вдруг заявил:

— Нуте-с, Юрий Романович! Самое время снять с вас признательные показания. "Колись", друг мой, как это тебе удалось сломать зуб?

Я криво улыбнулся. Очень криво.

— Шарфик… — сказал я и тут же почувствовал, что меня мутит.

— Стоян, меня тошнит!

— "Спокойствие, только спокойствие!" Дыши глубоко и медленно. Давай вместе вдо-ох, вы-ы-ыдох…

Он слегка приподнял мне голову и поставил на грудь лоток, похожий на дольку ореха кешью.

— Ну, как?

— Лучше.

— Тебе действительно нехорошо, или ты так уходишь от ответа? Каким это шарфиком ты бредишь?

— Не мучай меня, Стойко! И вообще, имею я право на личную жизнь или нет?

— Зуб даю… имеешь! — засмеялся мой следователь и переставил лоток на тумбочку.

“Деды” пришли …

У многих ребят в нашем классе были роликовые коньки. И не первый год. Но я им не завидовал. Свободного от занятий времени после музыкалки у меня было мало. И если удавалось выкроить часок-другой, то я гонял на велике или играл с ребятами в футбол.

Но когда Борьке на день рождения подарили роликовые коньки со всеми там наколенниками и прочими прибамбасами, мне тоже захотелось иметь такие.

— Па! — сказал я в какой-то благополучный вечер, когда особых грехов за мной не числилось ни в школе, ни дома. — Па! Купи мне роликовые коньки. Пожалуйста!

Отец, погруженный в какие-то расчеты, поднял голову и посмотрел на меня безо всякого выражения. Просто прореагировал на звук.

— Роликовые коньки, па! Купишь? У всех в классе есть, и Борьке подарили.

Выражение лица у папы изменилось, и я понял, что наконец услышан. Более того. Мне показалось, что сейчас он согласно кивнет головой.

Но тут из гостиной раздался голос Стояна, моего вечного оппонента

— Никаких коньков! — заявил он безаппеляционно. — Не хватало еще, чтобы у него появился “привычный вывих”.

У меня от такой несправедливости даже слезы на глаза навернулись.

— Какой еще “привычный”? У меня только один раз был вывих, а те два раза я просто связки растягивал.

— Заплачь еще! Свя-а-зки!

Кроме вывиха у тебя был подвывих, ну и один раз действительно, растяжение связок. Этого вполне достаточно, чтобы запретить тебе коньки и прыжки твои чемпионские, по крайней мере на год.

Я и вправду был чемпионом школы по прыжкам в высоту. И вывихи-подвывихи эти на соревнованиях и заработал.

— Ну, вот тебе и резолюция: купим через год, — вынес решение отец.

Я ничего не ответил, развернулся покруче и весь вечер просидел в своей комнате. И если до этого я о коньках почти не думал, то сейчас мне казалось, что ничего я не хочу так сильно, как иметь ролики и гонять на них вместе с Бобом.

Надежды иметь свои коньки после ответа отца у меня не оставалось. И тогда я решил учиться ездить на чужих. Назло Стояну.

В ближайшие дни я уже перемерил ботинки всех своих приятелей, включая, естественно, и Боба. Но у всех ноги были, по крайней мере, номера на два больше моих.

Итак, я перемерил все ботинки и ужасно расстроился. А Борька вдруг говорит:

— Юрик! Давай я Катькины коньки тебе притащу. Похоже, они поменьше моих.

Катерина — Борькина сестра — старше нас на шесть лет, но, все равно, то, что у нас с ней может быть одинаковый размер обуви, было неприятно. Впрочем, выбирать не приходилось.

К своему “выезду” я готовился как Джеймс Бонд. Одел под джинсы спортивные брюки, а у Боба одолжил старую куртку. На всякий случай он дал мне и свой шлем, но я примерил его и снял. Ходишь, как с кастрюлей на голове.

Кататься на ровном месте было нетрудно, и дня через четыре мы отправились в парк на ролло-дром. Там были устроены горки всякие и, конечно, рампа. Пока я отрабатывал торможение и повороты, Борька пытался одолеть подъем на рампе. Некоторые парни так лихо по ней раскатывали вверх-вниз, что я никак не мог понять, почему у Борьки ничего не выходит.

В конце концов это так меня задело, что я решил попробовать сам. Ну и… ссадил все, что можно: ладони и руки на запястьях, колени и даже подбородком приложился.

Парень, который поднял меня за ворот и стащил на землю, только и сказал:

— Дебил! Сообразил влезть на рампу с тормозами на заднице!

Тут только до меня дошло, что на Борькиных коньках тормозов не было и ролики были пошире. Боб потом объяснил мне, что у него коньки для “агрессивного катания”, а у Катьки — обычные.

Ну, дома я треники быстренько так сунул в бак для грязного белья, а куртку Боб в чулан спрятал у себя дома. Да с ней ничего такого и не случилось, просто на груди испачкалась.

Все свои ссадины я грамотно промыл перекисью и прикрыл одеждой. Походка у меня, конечно, была немного странная из-за разбитых коленей. Но я старался не очень-то расхаживать на глазах у отца и вечером не вылезал из-за стола, рисуя якобы какую-то карту по истории. Ну, а о подбородке сказал, что меня на физре мячом съездили.

Утром я встал пораньше, сварил отцу кофе и приготовил бутерброды ему, себе и Стояну, если забежит. Пораньше — это чтобы не очень мелькали на виду мои стертые ладошки.

Два дня прошли спокойно. Отец ведь не очень обращает внимание на то, как я одет, почему раньше встал или долго сижу за уроками. Он очень чутко реагирует только на мое настроение. И тут важно все — и интонация, с которой говоришь, и как смотришь, и даже как ешь.

Это не тетя Клава,