Перебежав в гостиную, она встала за креслом. Убийца был уже на пороге. Он прыгнул вправо, потом влево, и Николь, несмотря на панику и ужас, отметила, что двигается он как-то странно. Танцует, подскакивает, семенит, скользит по комнате… Этот человек в облегающем трико и впрямь походил на танцора… Он рванулся к ней, она перебежала за другое кресло. По мере того как они сближались, страх Николь рассеивался. Зверь был тут, в нескольких метрах от нее, а ей чудилось, будто она его приручает – или же приручает свой собственный страх перед ним.

Еще миг, и они неизбежно сойдутся вплотную, и в этом контакте будет нечто реальное, не относящееся к миру фантазмов, абстрактного ужаса.

Николь уже почти ждала этого.

Второе кресло… Человек по-прежнему порхал по комнате – ну прямо «Лебединое озеро» какое-то… Четкий стройный силуэт, будто вырезанный из черной бумаги; стрекозиная легкость… Николь видела блестящий серп в его руке, обтянутой перчаткой, – смерть как вопросительный знак. Она прикинула свои шансы: если ей удастся сделать ему подножку и повалить или оттолкнуть хоть на несколько секунд, она успеет добежать до двери и отпереть ее: ключи всегда лежали в мраморной пепельнице на консоли в прихожей.

Николь была уверена, что ей это удастся.

Она сознательно пошла на риск: почти задев убийцу, все же успела добежать до стола в столовой. И так же как при игре в салки, укрылась за этим столом – теперь их разделяли два метра полированной поверхности – последняя отсрочка.

Нагнувшись над его блестящей крышкой, убийца что-то невнятно бормотал под своей маской – то ли молитву, то ли мантру, – на языке, неизвестном его жертве.

Еще несколько секунд они ходили вокруг стола, и наконец настал момент, которого ждала Николь. Оказавшись спиной к прихожей (ее преследователь стоял в это время на другом конце комнаты), она уперлась пяткой в угол стола и с неожиданной силой опрокинула его, отчего убийца рухнул на пол вместе со стульями, телевизором и оборванными шторами.

Круто повернувшись, Николь кинулась в прихожую, схватила ключ, отперла дверь и выскочила на лестничную площадку. Ее босые ноги быстро перебирали ступени, покрытые ковровой дорожкой, из груди вырывалось громкое хриплое дыхание, но все, казалось, было тщетно: почти сразу же она услышала позади, несколькими ступеньками выше, топот убийцы – он не отставал…

Николь распахнула тяжелую парадную дверь и наконец закричала во весь голос, оглушив обоих полицейских, переодетых в штатское. Ее вопль, вероятно, так сильно отдался в груди, что она почувствовала жгучую боль – словно у нее что-то разорвалось внутри от долгожданного облегчения.

Бросившись в объятия своих охранников, которые от неожиданности выронили из зубов сигареты, Николь обернулась… и тут ей пришлось смириться с невозможным: в подъезде дома было пусто.

«Танцор» испарился.

Пока у него будут утренние бутерброды, кофе с молоком и сигареты «Голуаз», с ним ничего плохого не случится.

Именно так говорил себе Эрве, просыпаясь, каждое утро, а уж сегодня и подавно. Несмотря на все ужасы последних дней, на него неизменно снисходил душевный покой во время завтрака в кухне. Аромат кофе с молоком. Плотный слой масла на мягком свежем хлебе. Слегка липнущая к рукам клеенка на столе. Птичий щебет за окном, в просторном дворе… Словом, что ни утро, его ждали здесь эти милые неизменные свидетельства любви бабушки и тепло семейного гнездышка.

Разумеется, на душе у него было неспокойно: все-таки за последние дни столько всего случилось – два трупа, надругательство над телами, допросы, переходившие в неприкрытую жестокость, и все это расследование, погрязшее в какой-то непостижимой, мистико-индуистской бредятине…

Мало того, нынче ночью Эрве настиг один из тех приступов судорог, которые буквально скручивали мускулы, причиняя ему невыносимую боль. И он, как всегда, пообещал себе, что обязательно сходит к врачу, но не сейчас, никакой срочности нет…

Однако на самом деле сегодняшнее недомогание пришло извне.

А вернее, из сновидения.

Она снова приснилась ему – эдакая приличная дама, одетая по моде тридцатых годов, которая расхаживала по просторной квартире, заставленной полированной мебелью, сверкающими безделушками, креслами с золочеными подлокотниками…

Точнее, приснилась не она: Эрве сам был этой женщиной. И во сне принимал ее образ мыслей, ее убеждения, ее физический облик… Он видел это, заглянув в зеркало. Тонкое лицо в духе Габи Морле: вздернутый подбородок, головка, будто созданная для того, чтобы носить фетровые шляпки, какие выделывала его бабушка. Кстати: возможно, это как раз и была одна из ее заказчиц, которую он видел в детстве.

Но почему она так часто ему снится? Почему этот сон неизбежно переходит в кошмар? И почему в этом сне, когда зеркало удерживало его облик и он улыбался своему отражению, лицо внезапно перекашивалось, а рот оскаливался, обнажая острые блестящие клыки и превращаясь в страшную воющую пасть?!

Эрве вдруг осознал, что снова нервно скребет отметину на предплечье, – всякий раз, когда его одолевала тоска, он ловил себя на этом машинальном неотвязном жесте. Ну за что природа впечатала в его кожу этот проклятый символ – зловещую свастику, в точности такую, какой она была на их знаменах?!

– Налить еще кофе?

– А? Нет, спасибо.

– А бутерброды?

– Да я сам сделаю.

Бабушка вышла из кухни в столовую; любопытная у нее была походка – одновременно и мерная, и зыбкая. Эрве закурил «Голуаз» и прижмурился. Самый приятный момент дня. А что ему сулит нынешний день? Какие еще зверства? Какие новые ужасы?.. Ну, пора идти. Встреча «У Мартена» в десять. Как обычно.

Но тут позвонили в дверь. Эрве открыл глаза. Странно, кто это может быть в такую рань – в восемь утра? Бабушка пошла открывать. Эрве услышал мужские голоса, потом ее голос, приглушенный, почти шепот. Он уже приподнялся, чтобы посмотреть, кого там принесло, но тут бабушка вошла в кухню:

– Мне нужно с тобой поговорить.

Она села за стол рядом с ним; взгляд ее помрачнел. Эрве это сразу не понравилось. Такой вид сулил либо важное сообщение, либо очередной выговор – в эти неспокойные времена она взяла в привычку читать ему нотации, чтобы «вернуть на правильную дорогу».

– Ты знаешь, что я всегда тебя защищала…

Эрве смолчал, допивая свой кофе с молоком.

– Я всегда откликалась, когда было нужно; всегда принимала верные решения в трудной ситуации.

Эрве нахмурился:

– Что ты имеешь в виду?

– Так вот: сегодня тебе грозит опасность.

– Из-за демонстраций, что ли?

– Нет, совсем из-за другого.

Эрве изумленно разинул рот: неужели бабушка как-то узнала о расследовании?

– Ты имеешь в виду Жан-Луи?

В ответ она слегка кивнула и поджала губы, как всегда, когда ей что-то не нравилось.

– Да. И Жан-Луи, и все остальное…

– Что ты хочешь этим сказать?

Юноша почувствовал, что с трудом произнес последние слова – будто ему запихнули в горло комок