Читая строки цитируемого письма («вместо того, чтобы», «вследствие первой ошибки», «ошибка повлекла за собой другие» и т. д.), поневоле хочется охарактеризовать автора (даже не зная, что это сам царь Всея Руси), как схоласта и типичного кабинетного стратега, абсолютно далекого от практики. Далее Александр I, продемонстрировав свои лучшие качества, в том же духе очертил действия Барклая под Смоленском «нерешительные действия… которые повели к движению неприятеля на Москву и к полной утрате доверия к нему со стороны армии и всего народа, явившейся естественным последствием его ошибок». Коснулся он и темы назначения единого главнокомандующего: «У меня не было большого выбора; генерал Кутузов был единственным у меня под руками, и общественное мнение намечало его на этот пост. Славные дни 24, 25 и 26 августа, когда Наполеон был совершенно отбит и вынужден отступить, несмотря на все его усилия, оправдали до некоторой степени этот выбор».

Не будем в данном случае разбирать многие ошибки, неточности и заблуждения самого императора (все великие политики часто винят и с удовольствием критикуют других, но только не самих себя). Но поразителен вывод, который был сделан русским монархом, и он очень важен для нашей темы: «Несмотря на все только что перечисленные мною вам обстоятельства и нисколько не считая положение наших дел плохим, несмотря на то, что Наполеон находится в сердце России, я усматриваю именно в этом выгодные для нас шансы, могущие заставить его раскаяться в том способе действий, на который он отважился»[342]. Письмо писалось как раз в момент выработки нового плана действий на второй период войны (известный исследователям как Петербургский план). Автор письма еще не знал тогда о сдаче Москвы, но уже написал Чичагову, что направил к Кутузову, а затем к нему, полковника А. И. Чернышева с новым планом войны.

Здесь важно отметить другое обстоятельство. Предложенный Александром I в конце августа ― начале сентября план окончательного разгрома войск Наполеона в России (как бы его не критиковали советские историки) основывался, сохранял преемственность (по многим элементам) и логически вытекал из стратегической концепции борьбы с Французской империей, концепции «истощения» сил противника, разработанной и принятой к исполнению русским командованием еще перед началом войны.

Планирование войны с Наполеоном началось, по крайней мере, за два года перед кампанией 1812 г. и разработка планов представляла сложный противоречивый и во многом запутанный процесс, подверженный воздействию многообразных факторов, до конца не выясненных историками и по сей день. В военной истории всегда находится место элементам хаоса, случайностям, личностному произволу и труднообъяснимым парадоксам. Но даже если мы не имеем возможности сегодня детально воссоздать универсальную картину и технологию всего процесса, из вышеприведенного фактического материала можно заключить хотя бы по косвенным признакам только одно, что довоенный план существовал как адекватный ответ на угрозу извне, а русские войска по меньшей мере в начале войны сделали попытку его реализации. Можно спорить об авторстве, о побудительных мотивах, о деталях исполнения, о позиции императора и отдельных военачальников, выявлять причины удачных или роковых решений и действий, но необходимо признать факт наличия существования такого плана. Причем он являлся результатом конкуренции идей и взглядов различных группировок в генеральской среде, и эта борьба продолжилась в течение кампании 1812 года. Полностью его выполнить не удалось, но командование и позднее использовало в дальнейшей практике войны дух и важнейшие элементы стратегической концепции, заложенной в основу первоначального русского замысла.

Превентивные и оборонительные планы Наполеона и Александра I

Говоря о начале кампании 1812 года, часто возникает вопрос о превентивном характере войны Наполеона против России[343]. Мол, французский император очень не хотел этой войны, но вынужден был первым перейти границу в силу существования реальной русской угрозы. Сохранилось достаточно много высказываний самого французского полководца на этот счет. Например, в мае 1812 г. Наполеон в письме к русскому послу во Франции князю А. Б. Куракину, помимо многих обвинений и угроз в адрес Александра I и России, поместил следующую фразу: «Мне нужен покой, я не хочу войны; благо моих народов требует моих забот, поэтому я жажду спокойствия»[344]. Ранее он также прямо говорил Куракину: «Я не хочу воевать с вами, но вы сами вызываете меня»[345]. Графиня С. Шуазель-Гуфье в своих воспоминаниях «процитировала» следующие слова Наполеона, сказанные якобы им в Вильно в начале кампании 1812 года: «Я с сожалением начал эту войну, благодаря которой прольется много крови; император Александр, не соблюдавший условий Тильзитского трактата, принудил меня начать войну»[346].

При желании таких его высказываний можно найти еще больше. Хотя подобная риторика очень напоминает неуклюжую хитрость волка из крыловской басни. Попробуем разобраться в этом моменте поподробнее.

Собственно, до начала войны русским командованием решался главный и принципиальный вопрос: где встретить противника ― на своей земле или в чужих пределах? Причем, действительно, существовал разработанный русский план 1811 г., по которому Россия и Пруссия при возможной поддержке поляков должны были начать военные действия. В частности, Александр I пытался договориться с поляками через посредничество А. Чарторыжского, обещая восстановление независимости и либеральную конституцию. Этот превентивный план изначально оказался несостоятелен ― патриотическое польское дворянство связывало свои надежды на возрождение былой Речи Посполитой только с именем Наполеона. Поскольку сначала не оправдались ожидания склонить поляков на свою сторону, а позже стало известно, что и пруссаки выступили на стороне Наполеона. От этих планов отказались.

Но русское командование до весны 1812 г. не исключало возможности перехода первыми границы, а для реализации этого плана проводились соответствующие мероприятия. В окружении же российского императора имелись лица, которые полагали, что начало концентрации французских войск к русским границам в начале 1812 г. можно было считать даже не разрывом отношений, а объявлением войны. Например, адмирал А. С. Шишков, подтверждая это суждение, считал, что движение войск Наполеона в феврале «показывало уже, не приготовление или начало намерений, но начало самих действий»[347]. Военный министр М. Б. Барклай де Толли уже 1 апреля 1812 г. докладывал из Вильно своему императору о полной готовности к форсированию р. Неман. Войска, полагал он, могут «тотчас двинуться»[348]. В ответ 7 апреля 1812 г. Александр I написал Барклаю: «Важные обстоятельства требуют зрелого рассмотрения того, что мы должны предпринять. Посылаю вам союзный договор Австрии с Наполеоном. Если наши войска сделают шаг за границу, то война неизбежна, и по этому договору австрийцы окажутся позади левого крыла наших войск… При приезде моем в Вильну окончательно определим дальнейшие действия»[349]. Таким образом, обстоятельства отказа от наступательных действий были отнюдь не техническими, а исключительно политическими. О том, что Барклай был готов перейти границу, свидетельствуют его приказы, отданные по армии для поднятия морального духа войск на случай открытия военных действий, а также задержка выплаты жалования (за границей выдавалось по Особому положению), а оно было выплачено лишь после 22 мая 1812 г., когда появилась ясность ― каким образом армия будет действовать[350]. Но в 1812 году Александр I не дал поймать себя в умело расставленные сети и не поддался соблазну первым нанести упреждающий удар.