Соперничество в недрах генералитета в 1812 году велось в нескольких плоскостях и в разных направлениях. Оно затрагивало многие аспекты, а в зависимости от ситуации и актуальности возникающих проблем видоизменялось и принимало самые разные формы. На клубок профессиональных, возрастных, социальных и национальных противоречий накладывал заметный отпечаток груз личных претензий и неудовольствий генералов друг другом. Обычные служебные столкновения в военной среде в мирное время в стрессовый период боевых действий чрезмерно накалялись и искали выход, что и приводило к формированию группировок недовольных генералов.

Предпосылки будущих генеральских столкновений обозначились еще перед войной, когда развернулась «битва мозгов» между двумя противоборствующими сторонами. В России, как и во Франции, в 1810–1812 гг. шла интенсивная подготовка к войне, и в тиши кабинетов разрабатывались стратегия и тактика будущих кампаний. Можно сказать, что военное руководство в России во главе с Александром I проявило тогда концептуальную проницательность и нашло обобщающую идею. Главное ― смогли выработать правильный стратегический курс, учитывая прошлые столкновения с Францией. В этот процесс оказалась втянутой лишь часть русского высшего генералитета и штабная молодежь. В их число входили: М. Б. Барклай де Толли, И. Б. Барклай де Толли, П. И. Багратион, Л. Л. Беннигсен, П. М. Волконский, К. Ф. Толь, К. Фуль, Е. Ф. Канкрин, Александр и Евгений Вюртембергские, Л. И. Вольцоген, Ф. Ф. Довре, Г. М. Армфельдт, Ф. П. Уваров, Ф. В. Дризен, И. И. Дибич, П. В. Чичагов, а также большое количество иностранцев. В адрес русского командования поступило до 40 планов достижения победы над доселе непобедимым Наполеоном[370]. Большинство составителей проектов, если не брать в расчет детали, исходили из необходимости отступления в первый период войны. Меньшинство (но среди них такие значимые фигуры, как П. И. Багратион, Александр Вюртембергский и Л. Л. Беннигсен) предлагало наступательные действия на чужой территории. Таким образом, уже перед войной выкристаллизовались два подхода к проблеме, и между этими двумя доминирующими точками зрения развернулась последующая борьба мнений. Да и сама процедура утверждения планов предполагала столкновение личностей составителей. Затрагивались нешуточные вопросы, а в итоге на кону стояла проблема существования России как независимого государства.

Комплекс предвоенных проектов послужил фоном, или в лучшем случае источником, из которого черпал мысли М. Б. Барклай де Толли ― на него император возложил основное бремя обязанностей по подготовке к войне. Несмотря на некоторые колебания в выборе пути и средств (из-под пера Барклая выходили и проекты превентивных наступательных действий), было принято твердое решение об отступлении в начале войны. Главная стратегическая идея ― необходимость отступления ― тогда витала в воздухе, кроме того, она подтверждалась данными разведки о численном превосходстве французских сил.

Барклай как военный министр, единственный из высших генералов имевший доступ к секретным материалам (ему подчинялась Особенная канцелярия, орган русской разведки, через его руки проходили все разведданные и информация о состоянии русских войск), разработал, а затем с полного согласия Александра I осуществил отход русских войск. Сам план разрабатывался втайне, круг посвященных был ограничен, подавляющее же число военачальников не знало о его существовании. Но очевидная на бумаге и разработанная теоретически концепция необходимости отступления вглубь страны при реализации неизбежно должна была встретить непонимание, а, скорее всего, даже неодобрение со стороны генералов-практиков, воспитанных на суворовских принципах наступательных войн 2-й половины ХVIII столетия.

Александр I вел собственную игру и, будучи фактическим главнокомандующим в первый месяц войны, не счел нужным сообщать даже высшим генералам свои далеко идущие намерения. Он предпочитал отдавать приказы и раскрывать лишь детали будущего плана. Но как искушенный политик, он прекрасно предвидел возможную негативную реакцию на отступление со стороны генералитета и общества. Подтверждение тому, что царь предугадал будущее, мы находим в его письме к Барклаю от 24 ноября 1812 г. «Принятый нами план кампании, ― писал император после свершившихся событий, ― по моему мнению, единственный, который мог еще иметь успех против такого врага как Наполеон… неизбежно должен был, однако, встретить много порицаний и несоответственной оценки в народе, который… должен был тревожиться военными операциями, имевшими целью привести неприятеля в глубь страны. Нужно было с самого начала ожидать осуждения, и я к этому подготовился…»[371] В первую очередь главным противником разработанного плана тогда выступал главнокомандующий 2-й Западной армии П. И. Багратион. Хорошо известно, что до войны он предлагал осуществить наступательные действия на территорию герцогства Варшавского. Да и в самом начале войны 14 июня этот военачальник выступал не только против соединения двух армий (о чем написал Барклаю), но и выступал с просьбой разрешить «с корпусом генерала Платова и армиею, мне вверенною, которой соберется под оружием до 40 тысяч, позволено было идти чрез Белосток, Остерленку в Варшаву, поражая и истребляя неприятеля…»[372]. Поэтому нечего удивляться его последующей негативной реакции на действия Барклая, осуществившего план отступления.

Но как же подготовился к неприятию плана генералитетом русский монарх? Вернее, что он сделал, чтобы избежать осуждения действий своей царственной персоны? Александра I вряд ли можно обвинить в отсутствии ума или незнании людей. Как тонкий психолог, он не любил подставлять себя под удары общественного мнения, всегда подстраховываясь и оставаясь в тени, предпочитал выставлять на общий суд мнимых инициаторов. Как опытный и поднаторевший в интригах политик, он предварительно выбрал на «заклание» генералитету ряд фигур. В начале кампании самым подходящим объектом для критики военных кругов стал К. Фуль в связи с его идеей Дрисского укрепленного лагеря. В литературе всерьез считается, что российские войска действовали в первый период войны в соответствии с планом этого генерала, поскольку в то время он пользовался полным доверием императора и считался чуть ли не «военно-духовным отцом государя». Но внук Екатерины II, прошедший школу придворного лавирования между бабкой и отцом, один из образованнейших людей своего времени, в решающий момент для своего престола, на наш взгляд, менее всего мог доверить составление операционного плана генералу-схоласту, не имевшего ни малейшего боевого командного опыта. Русский царь ― многоликий политик, искусный дипломат и интриган ― не решился бы вверить столь важное дело и, следовательно, раскрыть всю секретную информацию кабинетному теоретику, даже не владевшему русским языком.