дыхание мешало, я ещё не отдышался, и казалось, только его дыхание и слышу. Его, ничего кроме.

– О! – дед Витя поднял палец и отвёл куда-то в сторону, совсем не туда, как мне казалось, куда надо бежать… – Слышишь? Теперь слышишь? Она зовёт.

Я не слышал. В ушах шумело моё дыхание. Ветер, ветки деревьев, хруст иголок на земле… Дед Витя бесцеремонно поднял меня за шкирку:

– Идём же! Скорее, пока слышим! – и пошёл совсем не в ту сторону.

Я не слышал ничего – ничего похожего на человеческий голос, а старик шёл напролом, даже почти не убирая от лица ветки, шёл, как будто знал, куда идти.

– Дед Вить…

– Тихо!

Мне всё ещё хотелось бежать, и бежать совсем не в том направлении, а туда, чуть правее… Не знаю, почему я пошёл за ним. Наверное, просто не смог остановить. Он шёл быстро, не спотыкаясь, не притормаживая, уверенно, и я, видимо, ему поверил, хоть и не слышал ничего. Шёл, сжимая в руке проклятый сапог, другой рукой светя себе под ноги телефоном, изо всех сил напрягая слух. По лицу хлестнула ветка, я не обратил внимания: сколько их ещё… Лишь бы дед знал, куда идёт, а то, может, опять ловит своих призраков…

– Я ничего не слышу!

– Я слышу. Недалеко, сейчас… – голос был спокойный, уверенный, я верил изо всех сил, но трусливая моя часть вопила: «Останови его!»

Мы вышли как будто на поляну: на какое-то светлое место, я не помню, чтобы раньше здесь бывал. Деревья здесь стояли не так плотно, и проникал лунный свет. Я даже видел небо. Мы стояли на склоне, и луна освещала серую землю в поблёскивающих палых листьях. Ниже перед нами чернел овраг, забитый буреломом так, что деревья торчали в разные стороны, как иголки огромного ежа. Казалось, он залёг в этом овраге и ощетинился.

Дед Витя встал на склоне, растерянно вертя головой:

– Здесь… Вот-вот, где-то здесь… – Он пошёл по склону от дерева к дереву, лихорадочно бегая лучом фонаря.

Я побежал за ним:

– Катька!

Тишина. Неужели дед всё-таки ошибся, неужели ловит своих привидений?

– Ты точно слышал?

– Я слышу. Здесь. Вот-вот… – он притормозил у засохшего дерева, в рассеянности оглядываясь вокруг.

Я встал рядом и забегал фонарём по земле. На секунду мне показалось, что я вижу какое-то движение чуть выше по склону. Я посветил: земля. Опавшие листья, торчащий из земли корень дерева: огромный выкорчеванный, его кончик покачивался, как если бы его задели…

– Кать! – я рванул туда, и за моей спиной раздался оглушительный треск.

Если бы я не обернулся тогда… Я стараюсь об этом не думать. Я устал об этом думать, я больше не могу. За спиной в пяти шагах от меня стоял дед Витя, растерянно вертя головой. Может, он и слышал тогда призрачный голос, но вот дерева, оглушительного скрипа падающего дерева, могу поклясться, он не услышал. Не знаю, почему так получилось… Вру. Знаю.

Я крикнул: «Сзади!», – а дед Витя так и стоял, вглядываясь в темноту, он не реагировал на меня – он стоял там как будто специально. Как будто его заставили там стоять, как будто специально привели только за этим… («Подранка мне приведи».)

Не помню, как мы оба оказались на земле, как покатились по склону, как чудом не провалились в овраг, не напоролись на бурелом. Дерево рухнуло, наверное, в паре метров от нас, больно хлестнув ветками. Меня царапнуло по щеке, и лицу стало странно тепло: кровь («Поймаю подранка»). Помню, что не выпустил из руки сапог, а телефон выпустил: он валялся выше по склону, светя своим жалким фонариком… А дед Витя не выпустил свою палку. Помню, как совсем рядом, прямо перед лицом, вспорхнула огромная птица. Сова, должно быть…

Дед Витя лежал рядом со мной на земле и тяжело дышал:

– Ты это… То… Оно… – он показал одними глазами на дерево, сжал кулак, прихватив с земли горсть гнилых листьев, проталкивая их сквозь пальцы, сморщил нос, как в оскале, и разревелся в голос, хрипя и сипя, как больной: – Это он! Опять он! Это его!..

– Его больше нет! – Я был зол на него в эту минуту. Вместо того чтобы искать Катьку, я нянчусь с безумным стариком, пусть даже его чуть не убило только что поваленным деревом.

– Значит, собака его! – взвыл дед.

Я был слишком рассержен, чтобы ему поверить и чтобы спорить, и ещё здорово замёрз – только тогда почувствовал, как же холодно, а я тут валяюсь на сырой земле… Страха тогда не осталось – только злость. Я встал, стал отряхиваться под вопли деда Вити (пусть проревётся, если ему хочется). Выше по склону зазвонил мой телефон, я пошёл доставать.

Звонили спасатели. Странный голос, я так и не понял (или не запомнил?), мужской или женский, спрашивал, как у нас дела, и тараторил, что они на месте, что Катьку и пса будет искать кинолог с собакой… А дед Витя всё выл.

Успокоился он, только когда я рявкнул на него как следует, напомнил, зачем мы в лесу и что в этом месте оставаться нельзя, вон ещё сколько сухих деревьев. Он меня послушал, и мы быстренько сбежали с жуткой поляны, как мне казалось, в нужном направлении.

* * *

Дед Витя виновато смотрел под ноги, сам как побитая большая собака, старательно светил вперёд, время от времени вскрикивая:

– Катя!

И я повторял:

– Катя! – всё-таки надеясь, что она откликнется.

Мы шумели, наверное, на весь лес, от этого почему-то было жутковато. Да, я тоже боялся проклятого пса, боялся, что он услышит и будет мстить, что мы испортили ему ночную прогулку («Не мешай мне!»). Эта нелепая тварь пугала своей непредсказуемостью. Ещё я думал почему-то о Юриче. Ведь он умер в лесу, куда его завела собака («Не зли меня»)… Если она сумела внушить Катьке удрать ночью в лес (Зачем, господи, зачем?! – вот что меня терзало), что и кому она ещё может внушить? Например, заставить Юрича полюбить охоту, поставить капканы…

Может, я и сошёл с ума, но тогда ночью в холодном лесу, разыскивая Катьку, я был уверен, что пёс будет мстить. И голос, голос, который слышал только дед Витя. Как собака это делает?!

Я уже думал об этом псе как о человеке. Паршивом, гнилом, мстительном. Ненавидящем всех за то, что отказываются выполнять его капризы.

Дед Витя шёл спотыкаясь, наверное, здорово устал и точно что ушибся там, у бурелома. У меня у самого побаливала нога, не говоря уж о