разодранной щеке, но до того ли мне было. Казалось, чем дальше мы заходим, тем бесполезнее наши поиски, но думать об этом я себе запрещал. Раз или два звонил отец – только для того, чтобы сказать «Не нашли. А вы?», – и это выжимало остатки сил. Ещё мне казалось, что незаметно светает. Ладно, это я убеждал себя, что мне кажется, отчего-то я думал, что если не найдём до утра, то не найдём вообще.

…А ночь бледнела по сторонам, даже за пределами лучей наших телефонов стволы уже не были такими непролазно-чёрными, и света потихоньку прибавлялось… И я был в очках, и то, что я увидел, я сумел разглядеть во всех деталях.

* * *

Мы брели как роботы с включёнными фарами, вопя это глупое «Катя!». Я уже еле шёл, я смотрел только под ноги. Я чуть не наступил на неё.

На беловатых старых хвоинках, на торчащем корешке дерева, повиснув поперёк, будто переломившись пополам, лежала собака. Не та, не та, другая, нормальная, человеческая собака – та, которая искала Катьку. Я сразу это понял: по ошейнику с форменной бляхой, по светоотражающему жилету, точнее, по тому, что от него осталось. Собака, бывшая собака таращилась перед собой навечно выпученными глазами. Её пасть была удивлённо распахнута, как будто она не успела осознать, что произошло. Да, в этой глухомани водятся кабаны. Но я отчего-то подумал, что они здесь ни при чём.

Справа от меня раздались быстрые шаги. Я дёрнул фонарём:

– Катька?

– Нет… – девчачий голос, но чужой – это ещё кто?! В полумраке блеснула светоотражающая жилетка. Её хозяйка бежала к нам, светя фонарём под ноги. На секунду собака попала в луч, и девчонка на ходу заладила:

– Нашёл, моя умница, хороший ма… – Она подбежала и захлебнулась последним словом. Встала в шаге от меня, хватая ртом воздух, уставившись на то, что осталось от собаки.

Мне почему-то хотелось сказать «Это не я» или ещё подобную глупость, но я промолчал.

Девчонка-кинолог. Если и старше меня, то на год-два, не больше. В руке у неё была бормочущая рация, она подняла её, попыталась сказать что-то членораздельное, но только несколько раз коротко вздохнула, как будто заикаясь. Сунула рацию за пояс и шагнула к собаке.

Девчонкин фонарь, в сто раз мощнее наших, освещал эту жалкую тушку так детально, что я старался не смотреть.

– Это ваша? – глупо спросил дед Витя. Наверное, потому, что надо было что-то сказать.

Девчонка быстро закивала, всё ещё заикаясь. Она не плакала в нормальном смысле, только прерывисто дышала, словно только собирается заплакать. Села на корточки, протянула руку, потрогала слипшуюся от крови шерсть:

– Что же это, Жулик, а?.. А говорили: зверя в лесу нет…

– Кабаны, – зачем-то соврал я. Я очень хотел в это поверить.

И тут её прорвало. Она рыдала почти бесшумно, мелко вздрагивая, сжавшись в комок над тем, что осталось от собаки. Дед Витя пытался бормотать что-то утешительное, но даже я не слышал.

* * *

В лесу неумолимо светало, а я стоял как дурак над рыдающим кинологом и странно злился на это чужое горе. Дурацкая ситуация, когда ты должен кому-то сочувствовать, а тут самому невесело. Катька. Я стоял над ними, не смея ни сказать ничего, ни отойти, стоял как отравленный этим горем, как парализованный: не слушая, не глядя, не в силах оторваться.

Я не заметил, как рассвело. И не запомнил, кто в конце концов вызвал по рации подмогу, не разглядел, кто там пришёл и убрал собачью тушку в яркий пакет какого-то фирменного магазина, потому что другого не нашлось. Дед Витя ещё что-то бухтел мне в ухо про Малахольного, я не слушал, меня словно не стало вместе с этой несчастной собачкой, маленькой настолько, чтобы поместиться в этот нелепый пакет. Джек-рассел вроде.

…Не знаю, сколько времени прошло к тому моменту, как дед Витя рявкнул мне в ухо:

– Нашлась!

Я будто проснулся тогда. Оторвал глаза от земли, от того места, где лежала собака, и увидел, что уже по светлому лесу к нам бежит Катька.

В глаза бросился её оранжевый сапожок, в ушах зашумел ветер и листья, мир будто вместе со мной очнулся от горя, заговорил, ожил. Я сразу почувствовал холодрыгу, и дрожь в пальцах, и усталость. После этой ночи в лесу я действительно еле стоял на ногах.

…А Катька бежала. Легко перепрыгивая все хитрые корешки, пеньки, даже не загребая осенний мусор ногами: мне показалось, даже не сильно топая. Она была похожа не на больного ребёнка, который провёл ночь в лесу, а на движущуюся картинку в мультике, только грязную с головы до ног. Пёс держался на расстоянии, в паре шагов от неё и, мне показалось, еле поспевал.

Я выдохнул, наверное, на весь лес. Прислонился спиной к дереву, сполз по стволу на корточки и стал набирать отцу.

– О, нашлась… – девчонка-кинолог попыталась улыбнуться, но схватилась за лицо, отвернулась и отбежала на несколько шагов. Катька, похоже, её вообще не заметила.

– Наконец-то! – дед Витя отобрал у меня оранжевый сапог и стал напяливать на Катьку под суровым взглядом гончей. Я быстро доложил отцу, что Катька нашлась, что спасатели с нами, не уточняя, конечно, что случилось с собакой. Убирая телефон, я удивился, что ладони вспотели, холодно же. Ах да: я впервые за ночь выпустил из руки телефон. Ну, если не считать того случая на склоне.

– Ты как себя чувствуешь? – я притянул к себе Катьку и потрогал лоб.

Она тут же отшатнулась:

– Ты холодный! – но я опять вцепился в неё, не веря своим рукам. Жара не было. Катька вывернулась, да ещё показала мне язык: – Нормально всё. Меня Лесная девочка вылечила! Только они с Тором опять поссорились…

Дед Витя обалдело уставился почему-то на меня. А я только устало махнул рукой. Это очень походило на бред, но температуры-то у Катьки точно не было! Ну, выдумала Катька какую-то Лесную девочку – ну и на здоровье. Катька здесь и в порядке, чего мне ещё! Я устал и замёрз, я видел несчастную разорванную собаку, чёрт меня знает, какая каша у меня тогда была в голове. Я даже не подумал тогда, что просто подействовало жаропонижающее, выпитое на ночь, Девочка так девочка, какая разница! Наверное, мне просто слишком сильно хотелось, чтобы произошло хоть что-то хорошее. Потому что в самом деле, сколько можно уже этого плохого?!

Глава XV

РЕКА

– А ты везунчик, Ромка, я вон и половины твоего не взял.