class="p1">– Это у тебя наживка неправильная. Я всегда беру бутерброд с червями, выдолбленными из асфальта на перекрёстке в полнолуние, а сверху – листик гренландской руколы…

– И комарик вишенкой?

– Вот же твоя ошибка: не комарик, а комариха… – мы хохотали, распугивая рыбу, но рыба нас не боялась и действительно шла на удочку как крыса за дудочкой: у нас уже было по полному пластиковому ведёрку.

Я и забыл уже, что обещал Мишке поехать с ним на рыбалку, и очень удивился, когда он с утра пришёл с удочками. Первой реакцией было послать, но я не стал. Мне отчаянно хотелось отвлечься от всего происходящего: половить рыбки, посмеяться – только не думать о проклятом псе, о том, что вообще происходит… И я старался.

Микки я тоже взял с собой, про себя показав язык Катькиной гончей. Он нам не мешал, хотя периодически выпрыгивал из лодки, чтобы поплавать туда-сюда, рыбу это не волновало. Миха прав: в рыбалке я действительно везунчик. Просто я успел об этом забыть.

– А ещё нужно петь специальную рыбью песенку: слушай… – Я бесшумно зашевелил губами, и Миха заржал так, что Микки, дремавший на дне лодки, вскочил и затявкал.

Катька о нём совершенно не вспоминала, и это начало меня напрягать. Вчера, после нашей невольной прогулки по лесу, я заходил к ним вечером – после того, как отоспался. Катька ещё неважно выглядела, но уже делала уроки и вслух советовалась с этим Тором. Как раньше разговаривала с Микки, да только он-то ей не отвечал… Я тогда передал привет от Микки, и она уставилась на меня так, словно никакого Микки никогда и не было. Даже переспросила: «От кого?»

Самое обидное, что дед Артём тоже плясал под её дудку. Обычно справедливый и авторитарный, чего уж там, он сделал вид (или не сделал?), что про Микки не помнит. Не переспросил, но так на меня посмотрел, будто я говорю о несуществующем животном или передаю привет от зайчика из леса. А тем же вечером он позволил псу попрошайничать за столом, что меня вообще добило. Мне показалось тогда, что это и не они. Не дед, не Катька. Я знал, почему так, но понятия не имел, что с этим делать.

…И ещё я опять видел странный сон. Как будто я встаю ночью, одеваюсь, не знаю зачем, знаю, что надо, и не задаю лишних вопросов. Вроде сначала думаю, что Микки опять приспичило, но нет, его вообще нет рядом, и меня это не беспокоит.

Одеваюсь, выхожу, тихо, чтобы не разбудить отца. На улице прохладно, я чувствую холод, надеваю капюшон, чтобы закрыться от ветра, – разве во снах так бывает? Я иду по улице, везде темно, ни одно окошечко не горит, и луны нет – спряталась за облаками.

Подхожу к дому деда Вити. У него ещё нет электричества, в прихожей совсем темно. Я спешу пройти дальше в дом, где есть хоть какой-то свет из окон, спотыкаюсь обо что-то на полу и с грохотом падаю, растянувшись среди сапог и половичков. На спину мне тут же прыгает что-то тяжёлое, не сверху, а как будто прибежало из комнаты. Оно пробегает по мне когтями, потом хлопает входная дверь, и я опять слышу этот странный голос в мозгах: «Ты мне помешал!» А в глубине дома воет дед Витя.

Он не кричит – именно воет, как огромное раненое животное. Я встаю, иду к нему, ощупывая стену. В комнату попадает кое-какой свет из окна, но я не вижу самого деда – только сидящий на печке силуэт.

– Это ты! Опять ты, с того света добрался!

Я молчу, потому что не знаю, что ему говорить. Кажется, у него опять начинается это затмение, и он принимает меня за своего давнишнего врага. За своего мёртвого врага.

– И ладно, слышишь! И пусть! Я устал, я устал бояться. Ну давай, что там у тебя?! Нож? Ружьё? Или дерево?

Я покрутил пальцем у виска и пошёл домой. На душе было паршиво даже во сне, даже утром, когда Микки меня разбудил, я не мог поверить, что это был сон, и долго рассматривал свои шмотки: нет ли там новой грязи от дед-Витиного коридора и собачьих лап, которые прошлись по спине. Да только кто её разберёт, новая там грязь или старая. Вроде всё было не грязнее, чем обычно.

Деду Вите я тоже звонил, но он был вне зоны действия. Хотелось зайти к нему, но тут как раз пришёл Миха… Ладно, вру: я боялся к нему заходить. Боялся, что это могло оказаться не сном, и что тогда? («Ты мне помешал!»)

* * *

– Чего посерьёзнел? – Миха толкнул меня в плечо. – Наживка кончилась?

– Нет, полно… – я рассеянно протянул ему пластиковый контейнер и застыл с ним в руке как дурак. При чём здесь вообще наживка?

В воде отражалось солнце и так слепило, что смотреть не хотелось. Миха заржал, будто происходит что-то смешное:

– Да ты уснул, что ли? Не спи, рыбак, смотри, что покажу! – он полез в рюкзак и вытащил на свет армейский бинокль.

И что? Я такую игрушку оставил ещё в младших классах. Нет, поначалу-то, конечно, было интересно подглядывать за соседями, пока отец не поймал и не всыпал.

– Отец подарил. За птицами наблюдать. – Миха подмигнул.

Бинокль хотелось затолкать ему в глотку, настроение испортилось, словно выключили. Если бы я знал тогда – наверное, так бы и поступил.

– Ну, давай глянем, что без нас в деревне делается.

Мы бросили якорь сильно выше по течению, с нашей точки деревня была видна как на ладони, только маленькая и какая-то жалкая. Новые дома – огромный район – белели теперь пёстрыми штрихами на возвышенности.

Миха уставился в свои окуляры и с умным видом повернулся ко мне:

– Слушай, тут такое дело… Только не пугайся…

– Нашествие инопланетян?

– Хуже! Нашествие огромных блинов с ушами. Они рядом, уже совсем близко, они…

Я даже не врезал ему тогда. Шутка была старой и дурацкой, но Миха отчаянно пытался меня развеселить.

– Может, они у тебя ещё и очки носят?

– Они носят огромные линзы, которыми испепеляют всё на своём пути… Жарят и превращают в блины, такие же, как они сами! Хочешь посмотреть?

Я не хотел, но было неудобно. Первым делом я, конечно, глянул на Миху и сообщил ему, что это не блины, а картофелины. Картофелина – Михин нос – была грязненькая, зияла крупными порами, так себе зрелище, и я стал смотреть на деревню.

Дома, такие крошечные отсюда, уже можно