по ненависти, какую к нему чувствовал, – думал, что его там не найдёт. Незнакомец неподвижно стоял на своём месте, спокойный, с ясным лицом. Шнехота опустил глаза, чтобы его не видеть, и не видел, но чувствовал взгляд его на себе. Сделалось ему жарко, ослаб, кровь зашумела в груди; чувствовал, как журчащими ручьями она подступала к голове, заливала мозг, замыкала слух, заслоняла глаза – костёльная музыка переменилась в ужасный шум, упрёки – в смех, в свист – насмешки. Чувствовал, как из его ладони выскальзывала рука жены, а потом темнота покрыла всё и не слышал ничего, не видел ничего.

В костёльных дверях тиснулась толпа, спасая молодого пана, который, закачавшись, упал в самой кропильнице на пол. Криком раздалась спокойная деревенская святыня, подскочили ближайшие, хватая бессознательного… Испуганная молодая панна также чуть не упала и едва, поддержанная матерью, обхватив столб, сумела устоять на ногах. Шнехота был бессознательный и окостненелый, вынесли его во двор, надеясь, что придёт в себя на воздухе – но это ничуть не помогло. Должны были как можно спешней послать за цирюльником, который, счастьем, оказался за кладбищем, и отнесённому в дом священника тут же пустил кровь.

Все принадлежности для свадьбы, собравшиеся гости, всё это рассеялось, не зная ещё, обряд начатый радостно, не закончится ли грустно. Не было ни малейшей видимости, чтобы бессознательный, а скорее пришибленный кровью, Шнехота мог в этот день гостей принимать. Поэтому те, что не хотели ехать в Розвадов, разошлись по местечку, а больного временно перенесли по его желанию, потому что в доме священника остаться не хотел, в дом ближайшего мещанина. Зубовская и жена, обязанностью которой было не отступать от мужа, потащились гневные и отчаявшиеся за Шнехотой; но войдя в усадьбу, Домицелла тут же отдельный покой себе нашла и в нём жаловаться, плакать и проклинать начала. На мужа и смотреть не хотела… Супружество начиналось для неё под ужасным знамением, а несчастье, что её коснулось, не к слезам, но к гнева на саму себя и на мать побуждало. Тем временем Шнехота лежал, на самом деле, восстановивший ум и речь, но так ослабевший, что ни двинуться, ни громче говорить не мог.

Видя себя одиноким, потому что один только ксендз был при нём, он бросал взгляды, не увидит ли жены, дождётся ли её. Напрасно. Мать её уговаривала, чтобы для глаз людских пошла хоть на минуту; та отвечала ей, топая ногами и размахивая руками, всё более гневная. В Розвадове напрасно ждали пиршества, когда прибежал слуга с новостью, что пан, отходя от столба, упал, поражённый, и не знали, будет ли жить.

Зубовская с дочкой, видя, что её не склонит к послушанию, попрощавшись со Шнехотой и объяснив ему, что Домция от испуга ослабла, выехала с ней в Мызы. Сильно настаивал муж, чтобы направились прямо к нему, в Розвадов, но Домция воспротивилась. Нужно признать правду, что из приятелей Шнехоты несколько его не покинули, остались на всякий случай в местечке.

Пятка заключил, что нужно пойти в гостиницу; там чем-нибудь подкрепиться и выпить. Было это в порядке вещей, потому что каждый, готовясь на свадебный пир, имел пустой желудок, голод донимал. У так называемого Дубровицкого он нашёл кое-какой неплохой мёд и сельдь. Спросили разовый хлеб, бублики и огурцы, приготовили яичницу, в которой было только пару яиц не первой свежести, и всё товарищество, беседуя об ужасном событии, подкрепилось, напилось, а потом, приказав постелить себе сена, легло спать…

На следующий день узнали, что в результате энергичного характера Шнехоты, который даже победил временную хворь, улучшение было очень значительным. Надеялись, что через пару дней, хоть ослабленный, он сможет переехать в Розвадов. Был уже вполне сознательным, выдавал приказы утром, послал к жене узнать о её здоровье и усиленно просить, чтобы к нему приехала. В Мызе вся ночь пролетела на споре между матерью и дочкой, которая утром дошла до такого раздражения, что одна и другая заперлись в отдельных комнатах и не хотели видеть друг друга в глаза. Домицелла упрекала мать, что она сделала её несчастной, мать доказывала, что вовсе её не вынуждала, и т. п.

Посланец из Бережницы едва мог достучаться до них, потому что после плача и гнева они проспали дольше утра. Отписалась после совещания с дочкой Зубовская, что Домция больна, но как только наберётся сил, прибудет в Розвадов. Силы телу Домции хватало, потому что свадебное платье на себе разорвала на куски, а атлас был толстый и крепкий, но с силами духа было действительно плохо. Распряжены были и разбиты… весь день грустные и заплаканные ходили по усадьбе, вздыхая и жалуясь; только к вечеру общий интерес, необходимость взаимного совещания сблизили дочку с матерью. Из Бережницы пришли утешающие новости, что пан Ян чувствовал себя лучше и что послезавтра хочет быть в Розвадове, где просит, чтобы жена ждала его. Не отпиралась уже после раздумья молодая госпожа, сообразив, что всё-таки захватить дом, на который приобрела некоторые права, имела обязанность на всякий случай. А что если бы Шнехота умер?

Следующий день рассчитывали возможно более спокойным и решили всё-таки не откладывать это путешествие. Как-то распорядились насчёт коней, и две пани сели молчащие, чтобы переехать в Розвадов. Там не было ещё Шнехоты, служба ждала; они вошли, разглядываясь в пустоши, а никто не догадался молодую пани на пороге приветствовать, согласно стародавнему обычаю, хлебом, солью и сахаром. Ключница слишком поздно припомнила эту обязанность и подбежала с тарелкой, когда уже обе женщины сидели в гостинной комнате у камина, грустно молчащие, разглядывая дом, который, несмотря на украшения, казался пустошью.

IX

Тишина царила в усадьбе, служба, ожидающая пана, на возвращение которого рассчитывала каждую минуту, вся собралась во дворе и крыльце. Две прибывшие дамы не смели одни очень рассматриваться в прилегающих покоях, на которые только мимоходом, приоткрыв двери, осторожно бросили взгляд. Пани Зубовская сидела в кресле, греясь, молодая пани свободно прохаживалась, иногда останавливаясь перед зеркальцем; рассматривала румяное личико и чёрные свои глаза, казалось, удивляется, что с этими прелестями была вынуждена пойти за такого старого гриба. Этим именем она заранее научилась звать своего супруга, напиваясь особенным чувством мести, которою хотела подействовать на него за то, что смел на ней жениться. От случая в костёле он стал ей ещё более невыносимым. Мать должна была её в нареканиях каждую минуту сдерживать.

Из другого покоя рядом стеклянные двери выходили в сад. На зиму их не закрывали, потому что оттуда была ближайшая комуникация с фольварком. Пани Шнехотова смотрела именно в эти стороны, когда за стеклом двери показалась дивная