скрывать, если выгорит – значит выгорит, а нет – так терять мне да-а-авно уже нечего, – Алиса я, да, вот бегу по лесочку по этому, сюда, в клинику в вашу и…

– Да как же ты бежала-то, красивая, на таких-то копытцах?

– Да вот как-то, мужчина… то есть Виктор, торопилась очень к брату, и тут, представляете, какой-то… в кустах, прямо на меня уставился, глаза стеклянные и ширинка расстегнута, вот!

– Да ладно?! Это где ж это? – Он довольно присвистнул.

Еще бы, закисает мужик, а здесь – целое событие!

– Да вот там, там!

– Где кусты, што ли?

– Да нет… А!!!

Я, обвив Витюшу одной рукой, затыкала пальцем на свою ногу:

– Вот, гад, не успел он ничего, но как напугал, как напугал! В общем, я бежать бросилась и, похоже, сломала там что-то…

– Господи, ну дай гляну, не ори ты так, психов разбудишь, тише, тише, красивая!

Где-то позади как будто бы повеяло воздухом с улицы, может, зашли уже… давайте, гориллы, давайте!

– Ой! Ой! Виктор, дайте я ногу лучше вот так, на батарею поставлю, ой, так легче чуть, ой!!!

– Ну че ты как потерпевшая орешь, мне еще нагоняй за тебя тут устроят, погоди ты, сейчас посмотрю…

Все. Остался последний, решающий аккорд.

Сколько им нужно, чтобы подняться на третий этаж, отыскать своим тупым мозгом, что нужно, и спуститься с Платоном?

Минут пять, это как минимум.

Ой, дай мне бог вынести эти гадкие ручонки на своих ногах, дай мне бог…

– А че у тебя, сестричка, разве муж – не хирург? А? – Он, не шибко-то стесняясь, заерзал своей лапой вверх-вниз по моей ноге. – Где конкретно-то больно?

– Да здесь, здесь, нет, выше! Господи, приоткройте окно, чего-то плохо мне совсем, ой!

Никогда еще время моей жизни не шло так медленно.

А я ведь и вправду сейчас тут грохнусь.

А с мужем-то он почти в точку попал, только он мне не муж!

И Платон не муж, то есть он муж – но чужой…

Мама, зачем я здесь?!

Скоро все закончится, как-то, но закончится… Даже если чувак вызовет ментов – все к лучшему, ведь что бы ни произошло потом, все равно это будет какое-то действие, а любая минута бездействия просто убьет меня сейчас, буквально так убьет, навсегда.

– Ну, чего ты, здесь, что ли, больно?

А Виктор-то этот сердечный какой оказался. Ведет себя так, как будто он мне родственник ближайший.

– Витя, – я повисла уже двумя руками на его толстой шее, – Витя, мне очень плохо, очень.

Еще пока тихо, еще пока никто не кричит, значит, надо тянуть как угодно время.

– Витя, у тебя кровати здесь нет? Ну, ты же где-то спишь? – Перейдя с ним на «ты», я таким образом внедрялась на его «территорию».

А теперь хорошо бы еще, чтобы «родственничек» этот меня прямо здесь, в больнице этой чертовой, где даже стены смотрят с безумием, не завалил!

– Тю-у-у, сестричка, а ты, случаем, все же не выпила?

Он совсем поплыл, еще бы.

Знал бы ты, Витюша, сколько денег стоит то, что ты сейчас тут лапаешь…

– Вчера выпила, – призналась я.

А чего мне?

Простота – залог успеха, тем более с таким несложным пассажиром.

Он воровато оглянулся назад, на ту самую дверь, которая вела на лестницу третьего этажа…

Бедное мое сердце, не стучи ты так громко!

А там-то все вроде тихо.

Виктор ткнулся в ближайшую к окну дверь, открыл и щелкнул выключателем в обычной больничной палате, приспособленной под комнатку отдыха для охраны.

Окончательно забыв про свои непосредственные обязанности, охранник все же (ура!) прикрыл за нами дверь и указал мне на койку:

– Сядь, красивая, вот так, ножку-то вытяни… Доктора-то все ушли давно из этого отделения, там сестричка только ночная осталась, да она тебе ничем не поможет, сама же медсестра, а?

– Ага.

Либо у меня фантастически обострился слух, либо начались на нервной почве галлюцинации, но я отчетливо различила какую-то возню вдалеке.

– У нас в госпитале, – я громко продолжала нести свою «хрень», – тоже ерунда какая-то происходит! Недавно в окрестностях появился маньяк, который… поливает детей мочой!

– Да ладно! – Он громко, от души, заржал. – А че детей? А че мочой?

– Да вот – загадка! У нас только об этом и говорят!

– Да не кричи ты так, не глухой я, ты ногу-то положи ровно, дай я тебе хоть бинт эластичный пока наложу. Еще бы вспомнить, где тут у них чего лежит.

Вот оно как, значит, – новенький он.

Потому и повелся. Был бы опытный, вряд ли бы прокатило.

Похоже, я могу сейчас услышать, как режут картошку в ближайшем доме на последнем этаже…

Вот, как будто где-то голос, как будто он женский…

– Витя! Ой, да, да, прости, я потише буду, может хочешь пятьдесят?

Я торопливо заерзала в своей сумочке, а в ней было, было! Но это я так, для себя, выходя из дому, машинально прихватила, во фляжечку весь оставшийся в спрятанной под кроватью бутылке коньяк перелила – на тот случай, если совсем хреново со мной случится.

– Тю-у-у, – он вытаращил на меня свои зенки, – ты че, сестричка?! Эх вы, женщины… И молодая, и красивая, и че – совсем нет никого?

– Виктор, вообще-то я вам ничего более и не предлагаю… не поймите, так сказать, неправильно… Предлагаю только глотнуть очень хорошего коньяка, тем более психи наши спят уже, а у меня стресс!

– Странная ты какая, – просто и тихо, совсем по-домашнему ответил он, а потом вытащил из моих рук и с интересом начал рассматривать серебряную круглую фляжечку, подарок Ады, – и че, так хорошо у вас там платят, в военном госпитале?

Я прямо увидела, как в его не слишком богатую на мысли башку тут же закралось сомнение: «А не свалить ли и мне отсюда в военный госпиталь?»

– Да нет, как и везде… Мужик у меня богатый, хирург, угадал ты… Только он того… На работе все время.

– Понятно…

– Витя, приоткрой окно, душно мне очень.

– Душно тебе все, ну, напсиховалась, понятно…

И опять ему что-то «поня-я-тно».

– Да уж…

Он чуть хлебнул из фляжечки, затем передал ее мне.

Черт их разберет, мужиков этих, может, и вправду просто делать нефиг, а может, и замыслил чего.

И все же я слышу, слышу какой-то шум!

– Витя, ты не подумай чего, я посижу тут немного и пойду к брату! Я просто очень не хочу, чтоб он увидел меня в таком состоянии, он же лечится, а тут опять расстроится!

– Так