И вот оно! «Это погубит ее», вот с этими самыми нотками, категоричными, все наперед знающими, как будто он пророк!

Тогда, на лестнице в моем подъезде, я, похоже, сильно недооценил его…

А что же другой, «с топориком»?

Судя по всему, этот мужчина был стар, много курил или болел, потому как местами его слова срывались просто до хрипоты.

– Коля, я хорошо ее знаю, и, знаешь, я тебе не верю… Она цельная и честная девочка, и то, как ты представляешь мне здесь все это, вызывает у меня множество вопросов… к тебе…

– А что именно?! После того как ты все решил для себя, а я тебе помог, мы заключили соглашение, и все, все его условия я выполнял и выполняю! Я привел ее в порядок и, хочу лишний раз отметить, не только ее тело! Да ты бы ее тогда видел: уродина, которую не то что замуж – на работу бы никто не взял официанткой! Я привел в порядок ее психику, по первому же ее зову во всем ей помогал, нашел, в конце концов, для нее заработок! Да и ты тоже здесь ничем не обижен был, да?! Какие у тебя есть вопросы? Этот недочеловек за стенкой пользует ее, как хочет, ты бы видел этого дебила и…

Да, я всегда знал, что я дебил, ничего нового этот человек к моему самоощущению сейчас не прибавил, но вот только это уже не важно. Надо как-то собрать себя из того, что осталось, и просто пойти и дать в репу этому умнику! А тот, «с топориком», похоже, тоже не прочь это сделать, но что-то ему сильно мешает…

С непреходящим изумлением от ощущения того, что я до сих пор материальная субстанция, я пошевелил правой ногой и тут же почуял шепоток-скребок двери где-то за моим изголовьем.

Я замер и крепко зажмурился – так пока надежней будет. Поступь вошедшего выдавала женщину, судя по шарканью по полу – немолодую.

– Ой, милый, как тебя звать-то, величать, не знаю, ой духота-то какая тута. – Она склонилась надо мной, и от нее повеяло свежесваренным супом.

Я вспомнил, что я теперь медуза, и, сжавшись в матрас, застыл…

Она зачем-то поправила одеяло, натянув его мне почти что на нос (ну так-то, воздуху, точно больше будет, бабуля!), и отошла.

Недовольно заскрипело окно.

Господи, счастье-то какое, что живой! Нос, как разведчик, чуть высунулся из-под ватной горы толстого одеяла и мигом учуял запах дыма от костра.

Такие костры, тягучие, глубокие, в которых сгорает весь мусор, скопившийся с осени, бывают только в одном месяце года – в апреле.

Значит, еще апрель, значит, прошло совсем немного времени с тех пор, как я видел Алису в последний раз…

Господи, я дебил, идиот конченый!

Господи, спасибо тебе за то, что я все еще здесь!

Там, где я был, в этом мутновато-зеленом небытии, там ее не было, но она есть, есть где-то здесь, я чувствую, она – рядом…

А вот этот, благодетель, за стенкой, вон он что-то совсем мне не нравится… Мой расколотый на кусочки мозг, теперь кое-как склеивавшийся вновь, конечно, понял: это он самый, ее профессор.

А вот кто же второй…

Да неужели?!

– Ой, дурдом-то какой, ну ладно, тот-то, калека неприкаянный, – горемыка старый, а ты-то с чего, молодой такой, удумал беду сотворить?! Так и будешь тута трупиком зеленым лежать, милок? Вона, здоровый какой, длиннющий, и че, тоже под себя ходить будешь?

Кстати, да. Мне вдруг дико захотелось по малой нужде. Ладно, выжду еще, может, свалит старушка, а пока я и сам не знаю, под себя или как…

Заскрипели тугие кольца на палке для занавесок. Ворчунья, будто волшебница, впускала в эту вязкую зеленую пелену жизнь, и даже сквозь плотно сжатые веки я увидел много света!

«Ну что ж, с возвращением тебя, Платон». – Внутри меня ухнуло что-то и провалилось по самые печенки, по самое дно.

Я не умер, я лежу в старой кровати, от белья пахнет сыростью, но оно чистое.

Я нахожусь где-то за городом, возможно, в деревне, и те двое за стеной имеют непосредственное отношение к моей Алисе.

Только я об этом подумал – их голоса вновь перешли на повышенные тона, позволяя мне различить почти все, что говорилось.

– Коля, мы ничего тебе больше не должны, я сполна с тобой расплатился! Десятый раз тебе повторяю: я должен, я хочу увидеться с дочерью, а будешь достойно себя вести – про многие вещи я ничего ей не скажу, обещаю!

– Ой-ой-ой! Саша, да твои иконки и прочий хлам столько не стоили, поверь! И не в твоем положении меня шантажировать! И что это значит – достойно?! Недостойно – это дочка твоя себя ведет. Я отдавал ей все, в каждом дне, капля за каплей, все, что у меня было, все, что во мне еще осталось, – он почти визжал, – а в качестве благодарности получил гомосека-альфонса, к тому же он придурок, она к нему в психушку моталась и…

Второй вдруг резко, до хрипоты, до рвотных спазмов, закашлялся.

Вот это номер…

Это же точно отец ее…

Как же так?!

Бабулю же, похоже, суть разговора за стенкой совсем не интересовала.

А может, она просто плохо слышала.

– О-на, расшумелися не на шутку чегой-то! Ладно, лежи, проспись, непутевый, пока указаний насчет тебя не было. Наш-то деловой больно, все химичит что-то, алхимик, а еще эта чума болотная тебя на кой-то ляд притащила сюда…

Чу! Уходит вроде старая, и дверку за собой, умница, прикрыла.

Я сгруппировался мысленно и, не думая больше, одним рывком вскочил с кровати.

Ноги, руки тряслись не на шутку, но все было на своих местах…

Господи, спасибо тебе еще раз!

Господи, ведь неспроста ты сохранил мне жизнь и поместил сюда, в этот запах, запах деревянного дома, очнувшегося после зимы, запах забытый, запах знакомый, родом из детства, я и сам вырос в таком вот доме (почти с рождения и класса до девятого родители сбагривали меня на все лето к бабушке-дедушке в деревню под Серпухов)…

Господи, как же давно это все было, будто бы и не со мной…

Я оперся о кровать, под моей тяжестью резко скрипнула половица.

Я испугался, и, словно ожегшись об пол, поднял, как аист, все еще продолжающую предательски трястись ногу.

Глаза-то мои на месте, и они хорошо видят, еще раз мой тебе низкий поклон, Господи!

На стене, обитой