нельзя сейчас, сама же знаешь – до шести, ну, если только…

– Да! Да! – я опять перешла почти на крик.

Нет, там точно есть какой-то шум, мне ничего не кажется!

– Да-да, я все поняла! – в моей руке замелькала пятитысячная купюра.

– Тю… Как шибко ты брата-то любишь… Точно брат-то здесь у тебя?

Он внимательно посмотрел на деньги и тут вдруг вперился мне в лицо грустным и даже укоряющим взглядом:

– Не надо. Ты знаешь, ты это… брата навещать будешь, заходи ко мне иногда, а?

Господи, какая же я все-таки дрянь!

Конечно, он сразу понял, как в том анекдоте, что «о сексе не может быть и речи…». Такие вещи мужчины способны считывать с нас, женщин, сразу, и чем проще мужик, тем, кстати, он быстрее это понимает.

Это тебе не Платон с его «достоевщиной».

С улицы послышался короткий автомобильный гудок.

Платон?!

О боже, неужели, неужели кто-то сверху помог мне и все получилось?!

А если они сейчас возьмут и увезут куда-то давно уже ослабевшего здесь Платона?! Как же я это не просчитала, как?! Машина дорогая, Платон против этих дикарей не боец, как же я об этом не подумала…

– Вить, я скоро!

И тут я вместе с пружиной подскочила на кровати, кое-как засунула ноги в туфли, схватила под мышку сумку, намеренно забыла фляжку (ну надо же ему хоть чем-то весь этот бред компенсировать!) и бросилась к выходу.

– Э, сестричка! Ты че? Вот сумасшедшая…

Мои длинные, совершенно здоровые ноги на тринадцатисантиметровых шпильках, убегающие прочь, возможно, стали одним из самых сильных душевных потрясений в жизни охранника больницы, хорошего и простодушного мужичка.

Когда я бежала через двор, мне показалось, что все психи сейчас проснулись, прилипли к окнам и одобряюще присвистывают мне вслед.

«Сумасшедшая…»

Да, и мне тоже давно сюда пора, нам всем давно сюда пора!

Машина, к счастью, стояла на месте, две гориллы – чуть поодаль.

– Где он? – Я, как обезумевшая кошка, затормозила, застряв подкосившимся каблуком в каком-то дерьме (вот ведь и взаправду, как бы мне тут еще ноги не переломать!), и вцепилась в одного из них, того, что показался мне еще с самого начала чуть поумнее.

Он же, не скрывая желания побыстрее отделаться от меня, испуганно стряхнул с себя мои руки:

– Деньги?

– Вот. Ключи?!

– Держи.

– А он?

– На заднем он. Похоже, помрет скоро.

Через несколько секунд я осталась на улице совершенно одна, за мной пока что никто не гнался, а эти двое буквально растворились в шизофреническом весеннем воздухе…

53

Я – медуза.

Абсолютно прозрачная, плывущая в зеленой полутьме.

У меня нет мыслей, нет тела, есть только невесомая оболочка.

Это состояние мне категорически не нравится, но то, вероятно, вопрос привычки: тяжкое похмелье тоже ведь никому не нравится, но потом конечности худо-бедно расправляются, наливаются потихоньку жизнью.

А сейчас мне надо просто привыкнуть, просто смириться с этим новым ощущением и подождать…

Тем более что теперь у меня, похоже, нет выбора.

И все же это не так страшно, как я думал: никаких чертей, никаких котлов…

Самое жуткое и противное – это то, что здесь никого больше нет.

А может, я их просто не вижу, других медуз?!

У медузы же нет глаз, и это все объясняет… Ну а если замереть и перестать толочь внутри себя несвязанные мысли, может, я тогда их хотя бы услышу?

Как будто бы машина где-то вдалеке, как по небу, проехала.

Как будто бы птица крыльями хлопнула.

Да нет, это, наверное, осколки того, что на моем жестком диске хранится, всплывают… Это все еще было до того, как я здесь оказался, было бесчисленное количество раз, а теперь где-то просто случайно задели нужную клавишу.

Да, видно, память не сразу целиком стирается, вот и чудится мне…

А теперь и голоса!

– Коля, иди на хер!

Да нет, я не ошибся – это прозвучало достаточно отчетливо, но не рядом, а как будто бы за толстой стеной.

Вот так, вот так-то лучше, значит, я все-таки здесь не один!

– Саша, ты не объективен ни в чем, и объективным ты быть уже давно не можешь, мой друг! Это тяжелейшей стресс для тебя, я понимаю… Пожалуй, после того, что произошло, после этого твоего решения…

– Коля, я тебе повторяю: иди на хер!

Значит, другие медузы тоже есть, и их пока вроде две…

И судя по ругани, ничто человеческое им не чуждо.

У одного, который, видимо, был Коля, голос как будто бы даже знакомый, похожий вроде бы как на голос врача, высокий, в конце предложений срывающийся на фальцет. Ну точно, где-то совсем недавно я его слышал…

Значит, соскребли, собрали, и я не чувствую тела не потому, что я умер, а потому, что я теперь инвалид, вот этого-то я и не учел, дебил несчастный!

– Ты понимаешь, во что ты вгонишь ее навсегда, до конца ее жизни, если она тебя увидит?

– Значит, так оно и должно было быть, значит, ошиблись мы изначально…

– Не я ошибся, ты ошибся, это твое было желание, настойчивое, параноидальное даже! Твое, Саша, не мое! А теперь ты не можешь сделать для нее элементарного – просто уехать отсюда на пару дней, пока она с гомосеком со своим не разберется! Ты хоть понимаешь, к чему это приведет ее и без того расшатанную психику?! Все эти два года, что я боролся за нее, пойдут псу под хвост… Сколько нервов, сколько денег!

– Сука, ты достал меня!

Второй голос был глухим, ухающим, и каждый раз он оппонировал собеседнику так, как будто топорик в трухлявый пень втыкал.

– Саша, хватит! Хватит этой дешевой мелодрамы! Ты сам, в ясном уме и твердой памяти, пошел на это! Это ты меня попросил, ты! А я только подыграл тебе, понял тебя, как мужчина, как отец! Скотина ты неблагодарная… ох скотина…

Голос того, кого называли Колей, вдруг стал таким, как будто бы он хотел от души так по-человечески разрыдаться, но не делает этого только благодаря чувству собственного достоинства и собственной значимости, возведенной в превосходную степень. Господи, да я же слышал, я где-то уже слышал именно эти сложносочиненные интонации, ставящие тебя в тупик похуже откровенного «наезда»!

– Коля, ладно… Прости за резкость, но я должен ее увидеть!

А этот, «с топориком», надо же, чуть сбавил обороты, но все же явно ощущалось, что это лишь временная, вынужденная позиция с его стороны.