— Должно быть, тебе интересно, почему я так бесстыдно вел себя по отношению к тебе, — промолвил Эш.

Кларинда также помнила, каким огнем пылала ее плоть, пока он не помог ей испытать удовлетворение — сладостное удовлетворение — своими прикосновениями. При этом Эш даже не подумал о собственном удовольствии.

— Ты вовсе не был бесстыдным по отношению ко мне, — возразила она. — Ты позаботился обо мне — как и обещал. Понимаю, чего тебе это стоило.

Судя по тому взгляду, который он на нее бросил, легче ему не стало.

На щеках Кларинды вспыхнул смущенный румянец.

— Ты должен простить меня, — промолвила она с неловким смешком, — но я не знаю, как должна вести себя в сложившихся обстоятельствах. Может, мне следовало в благодарность послать тебе открытку с извинениями? Или букет цветов?

— Мне всегда очень нравились ландыши, — загадочным тоном произнес он. Эш говорил грубым тоном, но его рука ласково заправила прядь волос ей за ухо.

Кончики его пальцев чуть задержались на ее коже, напомнив Кларинде о том, какими убедительными они бывают, какое наслаждение могут подарить, лаская ее плоть.

В замке повернулся ключ, но, похоже, кто-то решил, что не стоит вламываться в комнату без предупреждения, ибо через мгновение раздался тихий стук в дверь.

— Одну минутку, пожалуйста! — крикнул Эш, предостерегающе поднося палец к губам в знак молчания.

Сунув руку в голенище сапога, он вытащил кинжал. Это было не то богатое оружие, которое подарил ему Фарук, а маленький элегантный кинжал, отлично подходивший для того, чтобы нанести смертельный удар врагу на поле битвы.

Бросив на Кларинду выразительный взгляд из-под длинных ресниц, Эш закатал рукав рубашки.

— Ты помнишь, что они считали тебя девственницей? Так что они надеются увидеть тут кровь.

Эш, сжав кулак, осторожно провел лезвием кинжала по внутренней части предплечья. А затем, приподняв край лавандовой простыни у ее бедра, выдавил на нее несколько капель крови, чтобы создать убедительную иллюстрацию к тому, что должно было произойти ночью.

— Нам же не нужно превращать тахту в место убийства, — объяснил он. — Мы хотим только убедить Фарука в том, что ты с самого начала говорила ему правду.

— Чтобы, уложив меня в свою постель, он не задушил меня? — мрачно спросила Кларинда.

Эш опустил рукав, чтобы скрыть порез, и засунул кинжал назад в голенище сапога.

— Я не намерен допустить ни того ни другого, — сказал он. — Да, заперев нас на замок, Фарук расстроил мой план, но за последние несколько лет я понял, что мужчина никогда не должен терять голову. Итак, теперь, когда ты лишена невинности — во всяком случае, в глазах Фарука, — я расположен верить в то, что он, возможно, не будет возражать против того, чтобы ты уехала отсюда. Особенно когда я любезно предложу ему продать тебя мне.

— На что? — недоверчиво спросила Кларинда.

— На те деньги, которые Макс заплатил мне за твое спасение, — ответил Эш. — Мне придется отправить Люка обналичить чек. Я, конечно, сделаю это не для того, чтобы Фарук добавил кучку золота к своим сокровищам. Просто надеюсь этим успокоить его уязвленную гордость. Особенно после того, как я объясню ему, что совершить отчаянное безумство меня заставила бешеная страсть к тебе.

Несмотря на то что Эш говорил насмешливым тоном, сердце Кларинды предательски подскочило у нее в груди.

— Похоже, я действительно свожу мужчин с ума, — сухо промолвила она. — Это мое проклятие. Но с чего бы тебе отказываться от драгоценной награды? Если не считать твоего вчерашнего благородного акта самопожертвования, я что-то не замечала в тебе склонности к благотворительности.

Эш встал и приподнял брови.

— Уверен, что Макс щедро оплатит мое беспокойство и возместит все траты, — сказал он. — Мы же с тобой оба знаем, что мой брат из тех людей, которые всегда сдерживают обещания и платят долги.

Повернувшись, он пошел к двери, а Кларинда продолжала оцепенело сидеть на месте, как будто Эш нанес своим кинжалом смертельный удар в ее сердце. Сердце, ставшее еще более беззащитным после того, как она провела ночь в его объятиях.

Распахнув дверь, Эш увидел двух стражников из гарема, которые поджидали их в коридоре. Одним из них был Соломон, безмятежное лицо и эбонитово-черные глаза которого были столь же непроницаемыми, как всегда. Второго евнуха постарше и с суровым лицом Эш не знал.

— Султан приказал вам присоединиться к нему за завтраком, — сказал второй евнух. — Заглянув в комнату через плечо Эша и увидев все еще сидевшую на постели Кларинду, евнух раздул свои широкие ноздри и с явным презрением добавил: — И женщине тоже.

Поппи подозревала, что скорее всего будет томиться под простыней, обмирая от жалости к самой себе. Однако, несмотря на это, она забрала корзину с ктефой в дворцовой кухне и поплелась по склону горы к выходившему на море саду, в котором они с Фаруком встречались каждый день всю последнюю неделю.

Ласковый ветерок сменился горячим сухим ветром, обжигавшим ее глаза, измученные бессонницей, и превратил обычно спокойное море в бурлящее ведьминское зелье — такое же неспокойное и бурное, как мысли Поппи.

Опустившись на скамью, она поставила рядом с собой корзину и тяжело вздохнула. Поппи еще не ела, но даже восхитительный запах свежей выпечки не вызывал у нее аппетита. Неужели только вчера, не обращая внимания на ее шутливые протесты, Фарук настоял на том, чтобы скормить ей из рук сахарные обломки лакомства?

Поппи отчаянно хотелось верить в то, что в любую минуту он придет сюда по той же тропинке. При этом длинные полы кафтана станут рваться на ветру вокруг его ног, а на его лице сквозь бороду будет сиять головокружительная улыбка. Однако надежда всегда была милостью Божьей, которую женщины вроде Поппи не могли себе позволить. Если бы она выучилась жить без надежды, то ей было бы легче выживать и улыбаться.

К сожалению, Фарук, похоже, ничем не отличался от любого другого мужчины. Он предпочитал тратить время на женщину, которая никогда бы его не полюбила, а ту, которая его обожала, не удостаивал даже второго взгляда. Поппи не один раз в жизни обводили вокруг пальца, но сейчас она впервые почувствовала себя полной дурочкой.

Поппи вытащила из корзины томик стихов Кольриджа в кожаном переплете, который засунула туда, собираясь в сад, и открыла страничку, заложенную выцветшей лентой для волос. Несколько дней назад они с Фаруком закончили обсуждение «Кубла-Хана» и тут же с удовольствием переключились на «Кристабель». Они передавали друг другу ее очки и по очереди читали вслух каждую строфу.

Так что когда глаза Поппи заскользили по последним строчкам незаконченного шедевра Кольриджа, она услышала не свой голос, а низкий, проникновенный голос Фарука, вкладывавшего новый смысл в неувядающую прелесть поэтического замысла:

…И радость так полна и сильна,