закрытыми глазами, по красному лицу катились крупные капли пота. Частое дыхание со свистом вырывалось из его горла. Анатолий Моисеевич нащупал пульс и тут же крикнул в раскрытую дверь: «Сестра, срочно сюда с кардионабором». И участливо проворчал, обращаясь к милиционеру:

— Ну что старый хер, двух инфарктов тебе мало, третий захотел? Ты уже забыл, как в прошлом году я тебя с того света вытащил, а получится ли на этот раз, не знаю.

Дядя Гриша хриплым голосом сказал:

— Понимаешь, Толя, этот мудак меня обозвал бабой, а потом фашистом, меня, фронтовика, прошедшего войну. Да я этих фашистов убивал и, если надо, буду снова убивать, а этот сопляк…

Дядя Гриша закашлялся.

— Ладно, вояка, успокойся и помолчи, тебе сейчас нельзя разговаривать, он же еще зеленый пацан, а ты ему дубиной исполосовал спину, как бы не пришлось за это отвечать.

Сестра сняла кардиограмму и молча подала полоску бумаги врачу. Тот просмотрел, на секунду задумался и, обращаясь к сестре, распорядился немедленно подготовить тут же в палате кровать, поскольку больной нетранспортабелен, похоже, у него очередной инфаркт. В любом случае он остается здесь под наблюдением.

Сестра с санитаркой вкатили в палату кислородный баллон с маской и еще какое-то оборудование и приборы. Я с тревогой наблюдал за всеми этими действиями с чувством вины за происшедшее.

Наконец все было готово, осталось только переложить грузного дядю Гришу на кровать. Эта процедура была явно невыполнима силами этого персонала, а других медработников не было. К тому времени дядя Гриша уже был без сознания и тяжело дышал. Анатолий Моисеевич приготовился взять больного за ноги, а женщины встали у изголовья, готовясь взять его за руки и плечи. Оставалось туловище, которое поднимать было некому. Образовалась пауза. Анатолий Моисеевич внимательно посмотрел на меня и распорядился:

— Ну, что сидишь, как просватанный, бери своего друга за талию и по моей команде на три-четыре дружно поднимаем и кладем на койку. Всем все понятно? Ну, тогда поехали!

Операция по перемещению прошла быстро и без осложнений. Женщины приступили к переодеванию больного, сняли с него форменную рубашку. Перед моими глазами появилась незабываемая картина: тяжело вздымаемая грудь больного была вся в шрамах. Перехватив мой взгляд, Анатолий Моисеевич стал описывать природу каждого шрама. Это были осколочные ранения от гранаты и мины, ножевые и пулевые ранения. На правом боку был какой-то замысловатый шрам, непохожий на другие.

— А это что? — я показал пальцем на него.

— Это лагерная отметка. Следы от зубов овчарки. Эти милые животные были так надрессированы, что не только кусали жертву, но и старались отхватить кусок мяса. В случае Гриши им это не удалось, видимо к тому времени мяса на нем уже не было.

Да, потрепала жизнь Григория. Сначала фронт, потом плен, потом опять фронт и опять плен, на этот раз наш, и за что — за первый плен. Ни награды, ни звания, ни ранения — ничего не помогло. Какое тут здоровье!? Я удивляюсь, как он выжил после смерти жены, месяца три пил беспробудно и, наверное, если бы не дочь, так и ушел бы вслед за женой.

Оставшись без матери с пьяницей отцом, девочка серьезно заболела. Гриша нашел в себе силы, вернулся к нормальной жизни, всего себя посвятил малышке и практически спас ее. Какие тут нервы выдержат?! Я знаю, что говорю, на моих глазах все это произошло. И вообще, нас с Гришей многое связывает, и фронт, и лагерь. Правда, мы воевали на разных фронтах и сидели в разных лагерях, но это ничего не меняет, мне он как брат.

Главврач, задумавшись, разминал папиросу, курить он бросил, а эта привычка осталась, затем посмотрел на меня долгим взглядом и что-то решив, тихо сказал:

— Ну ладно, ложись на свою кровать, а медсестра выполнит необходимые процедуры. Да, чтобы ты знал, предстоит хлопотная ночь, если ты хочешь, мы тебя переведем в другую палату.

— Нет, я останусь здесь.

— Ну, как знаешь, впрочем, может быть, и твоя помощь понадобится. Как знать! Как знать!

Ночь на удивление прошла спокойно, я несколько раз просыпался из-за своей болезни и после каждого похода в туалет подходил к кровати милиционера посмотреть, как он. Дядя Гриша спал и при этом тяжело хрипло дышал, как объяснила медсестра, это было нормально, но под утро, когда я в очередной раз проснулся, со стороны дяди Гриши я услышал вместо привычного дыхания всхлипы. Дежурной медсестры на месте не было. Я выскочил в коридор и начал громко звать на помощь. Взволнованная медсестра вбежала в палату, дядя Гриша уже не дышал. Медсестра быстро надела ему на лицо маску и открыла кислород. Дядя Гриша сделала несколько глубоких вздохов. Когда я вернулся из туалета, в палате было светло, включены были все лампы, Анатолий Моисеевич громко отдавал распоряжения, и медсестра суетливо звенела медицинскими инструментами и флаконами с лекарствами. Я, чтобы никому не мешать, стал в стороне, но в зоне видимости врача. Зашелестел кардиограф и из аппарата выползла лента кардиограммы. Анатолий Моисеевич тут же перебирал ее руками и внимательно рассматривал, затем смотал ленту, положил ее в карман и, кажется, только после этого заметил меня.

— Ну что, спать хочешь?

— Не особенно. — Я пожал плечами.

— Тогда пойдем ко мне, поговорим, все, что нужно я сделал с остальным сестричка справится сама.

В кабинете Анатолий Моисеевич сел за стол, а мне жестом указал на стул. Долго смотрел мне в глаза, а потом негромко сказал:

— Сегодня мы чуть было не потеряли Гришу из-за бронхоспазма или, как в народе говорят, от удушья. Бронхоспазм сам по себе опасен, а с Гришиным сердцем, если вовремя не оказать помощь, летальный исход неминуем. — Помолчав продолжил, — я часто удивляюсь, как в жизни все переплетается, причем бывает, что плохое становится основой чего-то хорошего и наоборот. Вот в случае с Гришей, твоя гонорея стала причиной Гришиного сердечного приступа, и если бы не эта болячка, ты наверняка не проснулся бы поссать и, следовательно, не забил бы тревогу, вот и получается, что твой триппер спас Грише жизнь.

— А что будет с медсестрой, она же практически оставила его без присмотра?

— Да, это так, но сделала она