и через две недели мы перешли линию фронта, попали в руки НКВД и нас поместили в лагерь. Нужно сказать в этом лагере условия жизни и питание, были намного хуже, чем в немецком. Здесь нас не гоняли на работы, а по нескольку раз в день вызывали на допросы, проверяли благонадежность и выявляли шпионов. Большую часть батальона во главе с политруком отправили в Сибирь, а таких пацанов, как я — в тыл на переподготовку, а затем распределили по разным частям и на фронт. На фронте отношение к нам было особое, примерно такое, как к штрафникам, т. е. «до первой крови» нас не поощряли, и мы оставались отверженными, но из госпиталей распределяли по частям на общих основаниях, считалось, что мы искупили свою вину кровью. За всю войну у меня кроме «первой крови» было еще четыре, а потом — пятое ранение, самое тяжелое, после которого меня комиссовали и отправили на родину, но до родины я не доехал, на крупной узловой станции меня сняли с поезда, как потом оказалось, причиной ареста был — мой немецкий плен. В результате короткого разбирательства меня исключили из партии, лишили звания, а я к этому времени ходил в старлеях, хотя и не имел военного образования. Не помогли ни награды, ни шрамы, ни благодарности, осудили и повезли меня в Сибирь. Хочу тебе сказать, что это был самый трудный этап в моей жизни, безответный вопрос «За что?» не давал покоя ни днем, ни ночью, но я твердо знал: наступит время и все встанет на свои места. Надо было ждать и просто выжить, что я и сделал, и примечательно, не озлобился, по-прежнему считал себя коммунистом и продолжал мечтать о новой жизни и светлом будущем, куда нас вела наша Коммунистическая партия, под руководством товарища Сталина.

Сейчас уже тебе и таким как ты пацанам это трудно понять, но Сталина мы считали своим отцом и все, что бы он ни делал, мы считали правильным. Вот смотри на моем примере, меня лишили всего и отправили в Сибирь. Сейчас это воспринимается, как огромная несправедливость, а тогда мы относились к таким вещам с пониманием, знали, что враг из числа военнопленных вербовал агентов и использовал их против нашей Родины, и очень трудно было разглядеть под личностью честного советского человека личину врага, поэтому и вычесывали их частой гребенкой. Да, мы сейчас понимаем, и тогда понимали, что под раздачу попадали невинные люди и их было немало, но мы твердо верили в конечную справедливость, что таким образом, хоть и большой ценой, но обеспечивается в должной степени безопасность нашей Родины, а справедливость всегда восторжествует и невинно пострадавшие обязательно будут оправданы. И эта вера помогала нам выжить в очень тяжелых лагерных условиях.

Потом произошла огромная потеря советского народа — смерть вождя, и вслед за ней последовала наша реабилитация. Мне, как и многим тогда вернули все, что раньше отобрали. В райкоме, куда я пришел становиться на учет, посмотрев мои документы, предложили должность участкового милиционера, в то время это была тяжелая работа, она и сейчас нелегкая, а тогда особенно. За годы войны расплодилось жулье, резко возросла преступность, активизировались бывшие фашистские холуи, не успевшие уйти вслед за хозяевами, эта была своего рода война.

Предавшись воспоминаниям, дядя Гриша замолчал, а потом неожиданно произнес:

— Я вот смотрю на тебя, а в твоих глазах вопрос: «На хера ты мне это рассказываешь? Все это я сто раз слышал и более того, далеко не со всем этим согласен». Я тебе отвечу. Все дело в слове «фашист». Это очень непростое для фронтовика слово. Во время войны этим словом можно было убить человека и в прямом, и в переносном смысле, поэтому, если ты обозвал фронтовика, проливавшего кровь за Родину в войне с фашистами, этим поганым словом, то будь готов к суровому отпору. Ты понял, о чем я?

— Да, но вы ударили меня дубинкой по самому больному месту, я чуть не завыл, такой боли не испытывал никогда, потом не понимал, что говорю.

— Поверь, это произошло случайно, я запсиховал, пытался сорвать дубинку с ремня и не получалось, а потом она как-то вырвалась, и я нечаянно ударил, я этого не хотел, так получилось.

— Я всего этого не видел, а тут вдруг удар. А потом я бросился на вас, хотел вырвать из ваших рук дубинку, а вы ею меня били по чем попадя.

— Ну да, я же подумал, что ты в драку полез, вот так и получилось. Теперь вижу, что был неправ, а ты, вроде, нормальный парень. Ну и что будем делать?

Повисла пауза, которую нарушил дядя Гриша:

— Виноваты мы оба, каждый по-своему, но я в большей степени, потому что был при исполнении, так что у тебя есть все основания жаловаться на меня.

— Я уже сказал, никаких жалоб не будет, я виноват не меньше вашего.

— Ну тогда нам с тобой остается одно, давай мириться и считать это недоразумением. Договорились?

— Договорились!

— А теперь вернемся к первоначальному вопросу, чтобы больше к нему не возвращаться. Я в последний раз спрашиваю: ты окончательно решил не говорить о той бабе?

— Окончательно, это мое личное дело.

— Ты понимаешь, что она может заразить других?

— Понимаю и знаю, что этого не будет.

— Ну что ж, поставим точку, будем считать вопрос исчерпанным.

Дядя Гриша замолчал, молчал и я.

С шумом распахнулась дверь и в палату стремительно вошла Женя.

— Папа, ты как? А почему этот мерзавец еще здесь? Я уверена была, что Анатолий Моисеевич его куда-нибудь уберет.

И, повернувшись ко мне, гневно продолжила:

— А ты что здесь разлегся? Собирай свои манатки и вон отсюда! Или тебе нужно помочь?

— Женя, успокойся! Он ни в чем не виноват, это все из-за меня. Он хороший парень и мы во всем разобрались, ты лучше познакомься с ним, кстати, его зовут Саша.

— Что значит из-за тебя? Получается, что этот малолетка ведет распутную жизнь, а виноват ты?

— Нет, все не так просто. Послушай, как это было, точнее, как я себе это представляю. У повзрослевшего подростка Саши появилась женщина, рано или поздно это случается у