это не самовольно, а по необходимости и по моему распоряжению. Дело в том, под утро милицейский патруль привез пьяного с пробитой головой, я осмотрел его, так ничего серьезного. Наложил швы и велел сестричке оказать ему помощь и надо же, минут через пять ты закричал, кто бы мог подумать, что так случится, а между прочим, выходит, что ты Грише жизнь спас.

— Да ладно спас! Кстати, как он? Третий инфаркт?

— Слава богу, нет! Сердечный приступ, повезло, что он произошел в больнице, иначе неизвестно, чем бы все кончилось. Кстати, мой долг поставить тебя в известность, что Гриша, избив тебя, совершил серьезное должностное преступление и если ты хочешь, чтобы участковый был наказан по закону, необходимо написать заявление и снять побои, пока они еще не зажили, для следствия и суда это очень важно.

Главврач достал из ящика стола лист бумаги и ручку.

— На, пиши, я буду диктовать.

— Ничего писать я не буду, разве что написать письменное извинение, за то, что назвал дядю Гришу фашистом и тем самым чуть не довел его до инфаркта.

Анатолий Моисеевич молча убрал бумагу и ручку в ящик стола.

— Как хочешь. Я не обязан тебя уговаривать, и вообще, это за пределами моей компетенции, но по-человечески я считаю, что ты поступил правильно. Через пару дней он оклемается, вот тогда, я в этом уверен, разберетесь сами, а сейчас иди спать, скоро утро и что-то мне подсказывает, что тебе предстоит неприятный разговор с матерью, а самое главное — с дочерью Гриши, я ее очень хорошо знаю.

Все время, находясь в больнице, я старался не думать о неизбежной встрече с мамой. Я понимал, что будут слезы и нелепые вопросы, не подразумевающие ответов: «С кем ты связался?»; «Зачем ты это сделал?»; «Как теперь в глаза людям смотреть?» и всякое такое, но как я, оказывается, ошибался! Мама вошла в палату робко, тихо прикрыв за собой дверь. Встревоженные глаза быстро оглядели палату и, найдя меня, остановились. Мама подошла к моей кровати и села на стоящий рядом стул.

— Ну как ты? Сильно болит?

Она спрашивала, хотя отлично понимала, что эти вопросы, как и многие другие, я с ней обсуждать не стану. Милая моя мама, она только сейчас осознала, что золотое время, когда ее сын делился с ней всеми своими радостями, горестями и проблемами безвозвратно ушло, а как и о чем говорить с этим, ставшим вдруг взрослым сыном, она просто не понимала. Не понимал и я, смотрел на дрожащие пальцы ее рук, на блестящие глаза, едва сдерживаемые слезы, и самому хотелось плакать, хотелось прижаться к ней, и чтобы она гладила меня по голове и тихонько повторяла: «Все будет хорошо, сынок! Все будет хорошо». Я понял с грустью понял, что этого не будет и не будет больше никогда и от этого понимания сжалось сердце, волна нежности и жалости к маме захлестнула меня, я взял ее за руку, прижался к ней губами и прошептал:

— Прости меня! Невольные слезы полились из моих глаз.

От неожиданности мама отдернула руку.

— Ну что ты, дорогой! Ты ни в чем не виноват передо мной. Это я не заметила, как ты вырос. Проглядела.

Из коридора донесся шум и сердитый голос санитарки:

— Девушка, вам туда нельзя. Врач запретил, больной спит после снотворного и его нельзя беспокоить.

Дверь распахнулась и в палату стремительно вошла молодая женщина. Осмотревшись, она решительно направилась к кровати дяди Гриши. Убедившись, что он спит, повернулась в нашу сторону ее разгневанный взгляд уперся в меня, она сделала несколько шагов в моем направлении. Намерения ее были явно немирными. Мама вскочила и встала на ее пути.

— Это ты тот подонок, который чуть не убил моего отца? — пытаясь обойти маму и теряя контроль над собой, закричала девушка.

— Как ты посмел ударить больного человека, он же тебе в отцы годится? Женщина, пустите меня, я ему глаза выцарапаю. А, я поняла, вы его мать, воспитала негодяя, а теперь защищаешь.

— Женя, уймись, ты неправа!

В дверях палаты стоял главврач.

— Никто твоего отца не бил, а этот, как ты называешь, подонок спас его от неминуемой смерти, так что успокойся, не сегодня-завтра отец придет в себя, и они сами разберутся во всем.

— Дядя Толя, как же так, мне сказали, что какой-то сифилитик избил моего папу до смерти. Вы же знаете, папа — единственный родной человек, которому я обязана всем, я жизнью ему обязана и не дай бог кому-то поднять на него руку, пусть знает, я его убью.

Девушка заплакала навзрыд. Мама обняла ее за плечи и прижала к себе.

— Успокойся, девочка моя, все уже позади, у папы сердечный приступ и он скоро поправится, Анатолий Моисеевич так говорит, можешь сама у него спросить.

— Если вы будете такие сцены устраивать, то, конечно, нет, а так ничего страшного пока не случилось отоспится, отдохнет и будет в порядке. А теперь всех посетителей прошу покинуть палату, время процедур!

С этими словами доктор широко распахнул двери и сделал подчеркнуто приглашающий жест.

Прощаясь, мама нагнулась ко мне и поцеловала в лоб

— Не переживай сынок, все образуется, вечером еще загляну, что тебе принести?

— Спасибо, мама, ничего не нужно, — я улыбнулся ей. Дверь палаты закрылась, и мы остались с дядей Гришей одни. Он спал, а я смотрел в окно на весеннее небо, на набухшие почки деревьев, на яркую зелень травы. О происшедшем старался не думать. Внезапно что-то изменилось, я посмотрел на дядю Гришу. Он только что проснулся и с удивлением осматривался вокруг, явно не понимая, где он и как сюда попал. Взгляд остановился на мне. Выражение лица из растерянного превратилось в сердитое, он явно вспоминал последние события.

— Что со мной? И почему ты здесь?

— У вас был сердечный приступ, а я смотрю за вами и, когда проснетесь, должен сообщить медсестре или врачу, что я сейчас и сделаю.

Вернулся я с медсестрой и Анатолием Моисеевичем.

— Ну что, Гришаня, оклемался? На этот раз проскочил, тебе повезло, что рядом оказался этот