священнику; кроме того, в течение года происходит много всего, что дает доход служителям церкви. В воскресенье священник совершает службу в каком-нибудь самом дрянном облачении, какое у него только найдется; нельзя же у него, невежды, требовать, чтобы он еще и проповедь произносил. Да и откуда он мог научиться читать проповеди и когда? Я был в доме у нескольких сельских священников, но не видел там ни одной книги, держат они у себя только какой-нибудь ветхий, рассыпающийся молитвенник, вот и вся их библиотека; да и когда ему учиться, ежели всю неделю нужно обрабатывать поле, чтобы накормить свою попадью и детишек, да еще и одеть их понаряднее. Одним словом, здесь пастыри не только пасут овечек, но и получают с них выгоду, и ежели не снимут с них шкуру, то уж точно остригут наголо. Читал я об этом одну занятную историю, посмейтесь и вы со мной. Раввины пишут, что Корах восстал против Аарона вот по какой смехотворной причине: у одной бедной вдовы была овца, и вдова остригла ее, Аарон же отобрал у нее шерсть, сказав, что «должно отдавать священнику <...> начатки от шерсти овец твоих», «dabunt sacerdoti lanarum partem, ex ovium tonsione» (Второзаконие 18, 4). Вдова обратилась к Кораху и попросила его: пускай он скажет Аарону, чтобы тот отдал ей шерсть. Но ничего не получила. Корах, чтобы утешить ее, дал ей четыре серебряных монеты, чтобы она купила на них столько шерсти, сколько состригла с овцы. Через некоторое время овца родила ягненка, но Аарон и его забрал, сказав, что закон велит отдавать перворожденного ягненка Господу: «Все, разверзающее ложесна у всякой плоти <...> приносят Господу» (Числа, 18: 15). Бедная вдова, видя, что нет ей от ее единственной овечки никакой пользы и что держит она ее только для выгоды священников, решила зарезать овцу. Но Аарон, узнав об этом, пошел к ней и стал требовать у нее ту часть овцы, которая ему полагается по закону, а закон предписывает: «Вот что должно быть положено священникам от народа, от приносящих в жертву волов или овец: должно отдавать священнику плечо, челюсти и желудок» (Второзаконие 18, 3). Бедная женщина, придя в отчаяние, сказала в гневе: пусть мясо моей овцы будет анафема[323] перед Господом. Услышав это, Аарон забрал всю овцу, сказав, что в Израиле любая анафема — в пользу священников[324]. Так что в любом случае ущерб терпит только бедная женщина. Милая кузина, доброй вам ночи!

91

Родошто, 5 oktobris 1730.

Где ты сейчас, милая кузина, почему уехала в Пафлагонию?[325] В Константинополе такие события, а тебя там нет. Как такое может быть? Как посмели без твоего спроса сместить султана и посадить на его место нового? А ведь все именно так и случилось. Будь ты дома, все, наверно, произошло бы по-другому. Если коротко, дело было так. Ты, конечно, слышала, что великий визирь уже некоторое время находился в Скутари[326], стоя там лагерем и имея намерение выступить против персов. У султана же там было много прекрасных мест для развлечения, и он тоже часто уезжал в Скутари. Вы ведь знаете, милая, Скутари от дворца султана по прямой, через море — на расстоянии оружейного выстрела. Случилось так, что два рядовых янычара, каждый из которых служил на морских судах, подняли бунт; имя одного — Мусли-баша, второго — Патрона[327]. Султана во дворце не было, не было в городе и великого визиря, и 28 сентября эти два янычара собрали на базаре своих товарищей числом около пятидесяти. Патрона разделил их на четыре отряда, каждому отряду дал по флагу, все они ходили по улицам города и кричали: кто истинный турок, пусть присоединяется к ним, они хотят только, чтобы сместили великого визиря. Они открыли темницы, прочесали город, закрыли лавки и к вечеру умножились еще на столько же. Самое удивительное то, что никто в городе не перечил им, хотя было в городе по крайней мере сорок тысяч янычар, было и конное войско, но никто не встал на сторону султана. 29-го на их сторону перешли почти все янычары, и стало их так много, что сопротивляться им было невозможно, хотя еще вчера могла бы их разогнать сотня солдат. Поставили они нового агу янычар, и с ними оказалось много высоких офицеров. 30-го же султан, находясь в своем дворце с великим визирем, с капитан-пашой, с тихаем[328], с улемами[329] (высшими священниками), созвал их всех к себе и спросил, в чем, считают они, причина мятежа. Те говорили каждый свое, и тогда султан позвал начальника канцелярии и, выбрав двух человек из духовного сословия, послал их к мятежникам, чтобы узнать, чего они хотят. Те ответили: султаном они довольны, но недовольны визирем, тихаем и муфтием, потому как те своими распрями подорвали империю, и хотя они не против султана, но требуют, чтобы этих троих сановников он отдал живыми в их руки. Записав все это и еще многое, они послали это султану. Султан снова потребовал, чтобы ему объяснили причину восстания. Один улем сказал, что виноваты великий визирь и тихай. Визирь понял, какая ему грозит опасность, и велел схватить тихая и капитан-пашу, а последнего велел задушить. Султан, видя требования восставших, старался защитить визиря, но ему это не удалось, поскольку из-за мятежа во дворце оставалось уже мало хлеба и воды. Тут к нему подступили улемы, говоря: если хочешь жить, выполни их желания, отдай им в руки визиря и тихая. Но муфтия мы им не отдадим, потому как отдать верховного муфтия в руки бунтовщиков — позор перед всем миром: за смерть одного, случившуюся двадцать семь лет назад, нас и сегодня Бог наказывает; лучше отправьте его на вечное изгнание. В конце концов улемы и дети султана уговорили его, чтобы он велел схватить визиря и тихая. Потом сообщили мятежникам, что визирь и тихай схвачены и скоро будут выданы им. Но муфтия они не отдадут, на смерть посылать его они не согласны. Ежели мятежники удовлетворятся теми двумя, то их выдадут; ежели не удовлетворятся, то пусть сами выберут муфтия гяура (турки называют христиан гяурами, то есть неверными), потому как своего муфтия они не отдадут. С этим отправили послов к восставшим; но пока послов не было, бедный визирь был задушен[330], а жалкий, мерзкий, никуда не годный тихай, видя, что его хотят задушить, от испуга