сам умер. Убили они их потому, чтобы не отдавать живыми в руки мятежников. Когда послы вернулись, тела визиря, капитан-паши и тихая были положены на повозку и отправлены восставшим. Те капитан-пашу пожалели и отдали его тело матери, чтобы она похоронила его; тело же тихая бросили собакам. А тело визиря отправили обратно с тем, что визиря они требуют живым. Народ, видя это, встал на их сторону. Султан, увидев, что тело визиря вернули, задумался и, созвав улемов, сказал: бунтари и меня не хотят признавать султаном, своим господином, поэтому я, чтобы никому не было из-за меня никакого ущерба, по своей воле передаю трон сыну моего старшего брата, султану Махмуду[331]. Позовите его ко мне. С чистым сердцем перед всеми вами я поклонюсь ему, лишь бы прекратился этот мятеж и никому больше не грозила бы опасность. После этого привели туда Махмуда, и султан Ахмед, встав с трона, подошел к нему, обнял и посадил на трон. А потом первым поцеловал руку новому султану и заставил улемов тоже целовать ему руку. Потом сказал им: этот человек будет господином и султаном и мне, и всем вам, возлагаю судьбу его на Бога и на вашу совесть. Дайте слово, что ничего не будете делать против истины, если же совершите что-то дурное, то в день последнего суда ответите за это перед Богом, за это же обязаны вы ответить передо мной как на этом, так и на том свете. После этого, повернувшись к султану Махмуду, дал ему много добрых советов и обратился к нему с такой мудрой речью, что все, кто был вокруг, слушали и плакали. В конце он сказал: отдали от себя визирей своих, чтобы твоя борода не оказалась полностью в их руках; детей своих я доверяю Богу и тебе, воспитывай их, корми их, как своих, заботься о них по-божески и не забывай о том, что эта власть ни для кого не является вечной. После того как все это произошло, на второй день нынешнего месяца, на рассвете, Махмуд стал султаном, а владычество Ахмеда прекратилось[332]. Какие великие перемены! Милая кузина, посмотрите: когда Господь захочет чего-то, то какими нехитрыми средствами он действует, — для того, чтобы и в самых простых средствах видно было его могущество. В такой великой империи — и кто сместил султана? Какие-то два простых янычара. Одного звали Патрона, и был он даже не турок, а арнаут[333]; всего за несколько дней до этого он торговал на рынке дынями. Второго звали Мусли, и был он в купальне банщик. О бедном же визире и говорить не буду, который здесь — все равно что где-нибудь в другом месте — король, как по богатству, так и по могуществу. Особенно этот наш визирь, который двенадцать лет занимал этот важный пост, а кроме того, был зятем султана, а теперь вот собаки сожрали его тело, хотя он при жизни воздвиг для себя место упокоении ценой в несколько тысяч талеров. Признаюсь вам, мы здесь сильно притихли, боясь, что и сюда придут беспорядки и смута, на ночь выставляли стражу; но все обошлось, все было тихо, будто восстание нам лишь приснилось[334]. Этому не поверил бы тот, кто не знает, что турки и в смуте соблюдают порядок; ведь ущерб был совсем небольшим — по сравнению с тем, что могло бы быть. Кто мог бы подумать, что в такое время не творятся грабежи и убийства. Могли бы разграбить многие лавки, могли бы взять приступом султанскую казну. Но нет, даже склад, где нам обычно выдавали средства, был открыт как раньше.

Прежде чем я закончу это письмо, хорошо бы и вам знать, что в империи этой есть обычай: при смене султана месячное жалованье янычарам увеличивают на одну деньгу, а кроме того, каждому янычару выдается по пятнадцать талеров (бакшиш), то есть магарыч; в этот раз на магарыч из казны ушло пять тысяч кошельков. Знаете, милая, один кошелек — пятьсот талеров; нам и половины хватило бы с головой. Доброй ночи, милая кузина. Пускай вам приснится султан.

92

Родошто, 27 novembris 1730.

Милая кузина, комедия еще не закончилась: комедиантов ведь не отпускают без оплаты. Сегодня пришла весть: двадцать пятого дня сего месяца в Константинополе султан казнил смутьянов, и произошло это таким образом... Вы слушайте внимательно, милая, будто вы и сама — жена смутьяна, а потому я вам рассказываю, ничего не убавляя и не прибавляя. В конце последней части моего последнего письма вы могли собственными ушами увидеть, как наступил конец восстания и как новый султан захотел погасить огонь, раздутый янычаром по имени Патрона. Огонь этот он, султан, вроде и погасил, но Патрона-то изнутри до самого сегодняшнего дня его постоянно раздувает. А поскольку требования его все время возрастают, то новый султан с новым великим визирем вынуждены эти требования удовлетворять, боясь, что он начнет новую смуту, потому как очень многие его поддерживают. Главный судья города (истамбул-эфенди), Ибрагим Дели, всякими способами старается разбогатеть. В это дело он хочет вовлечь и Патрону: тем, кто собирается получить какой-нибудь пост, приходится платить много денег. Намедни Патрона вместе с агой серденгести[335] (это такая дружина, которая в бою — например, при штурме — идет впереди, такие воины, которым даже не позволяется думать о смерти) велел проводить себя к визирю. Привыкши получать от визиря все, чего хотел, он настолько осмелел, что по просьбе Ибрагима Дели вознамерился сделать одного мясника молдавским воеводой, потому как Ибрагим Дели получил от мясника много денег. Но визирь ответил ему, что не позволено давать кому-то большую власть без согласия султана. Этим он уклонился от просьбы, но, чтобы полностью заставить Патрону отказаться от его намерения, придумали использовать в качестве средства соратника Патроны, Мусли-агу, который был тихаем у аги янычар. Этот Мусли-ага — человек разумный, и ему объяснили, какое это неуместное дело — ставить мясника воеводой, и пускай он возьмется не допустить этого. Мусли так и поступил. Пойдя к Патроне, он сделал вид, будто он и сам очень хочет поставить того не очень умного мясника воеводой, но Патрона сам же понимает, что в этом деле нужно действовать осмотрительно и хорошо было бы сходить сначала к касап-баши (то есть к главе мясников), который пользуется здесь большим авторитетом и должен отвечать за всех мясников. Придя к нему, Мусли сказал: поскольку за пост молдавского воеводы