Пройдя ворота, подошел к курилке, где в тельняшке его ожидал старший лейтенант. Борис молча передал ему куртку.

– Спасибо за все, старлей.

– Да, не за что. У вас все удачно прошло?

Рудаков зло сплюнул на песчаную дорожку:

– У нас в спецназе всегда все удачно. И никак иначе.

– Вопрос разрешите?

– Давай!

– Вы не знаете, с чего это среди артистов с утра драка произошла?

– Драка? – удивился Борис. – Впервые от тебя слышу об этом!

Старший лейтенант объяснил:

– У нас говорят, что там дуэт какой-то хреново себя в плену вел, а среди бригады бард был, бывший зэк! Вот он и набил морды этим пацанам из дуэта.

Рудаков проговорил:

– Да? И правильно сделал этот бард. Ну, пока, десант, удачи вам тут.

– Вам удачи, товарищ майор.

Борис прошел в палатку группы, в свой командирский отсек.

Подчиненные его разбрелись по отряду. Майор достал фляжку со спиртом, налил его до краев в алюминиевую солдатскую кружку. Выпил, не поморщившись, все до капли. Занюхал выпитое сигаретой, которую тут же прикурил.

Мысли упорно возвращали его в больничную палатку, но Рудаков был сильным человеком. Огромным усилием воли он заставил себя не думать о Лиде, а вскоре просто отрубился от убойной дозы спиртного, упав на свою походную кровать.

Утро следующего дня принесло новость.

Для артистов их продюсеры, директора, спонсоры организовали чартерный рейс. И «Ту-134» «Аэрофлота» прибыл на аэродром Моздока в восемь утра. Бывшие заложники быстро собрались, Тоню на носилках вынесли из медсанбата. Бригаду отправили к самолету «вертушкой», в то время когда командир отряда «Кавказ» объявил группам общее построение.

Стоя в строю, майор Рудаков проводил взглядом взмывший в небо вертолет, уносивший от него ту, которая ранила его сердце. В груди защемило. Но так было лучше для них обоих. Судьба сама распорядилась их отношениями. Жестоко, но, по большому счету, справедливо.

Майор, оторвав взгляд от «Ми-8», перевел его на Железнова, ставившего задачу отряду на транспортировку к месту постоянной дислокации. Борис слушал и не слышал, о чем говорит командир «Кавказа». Сейчас он вообще ничего не слышал и ни о чем не думал. Он прощался с тем, чего познать ему было не дано.

А по возвращении на базу майор получил месячный отпуск. На базе лежала кипа писем от брата, но Борис так и не прочел ни одно из них.

Смысл? Если вскоре они встретятся и будут иметь возможность наговориться вдоволь без всяких посланий. Он собрал необходимые вещи и отправился на вокзал, предварительно послав телеграмму брату. Ехать до Павловска на своей «десятке» он не решился, машина новая, неизвестно, как еще поведет себя в пути, поездом надежнее.

Билет взял сразу и удобно устроился на верхней полке купе в предвкушении целого месяца безделья. Где не будет войны, различных заданий, бессонных ночей в засадах, стремительных штурмов колонн, караванов, аулов с опасными отходами, где не будет крови! А будет только отдых и обычная мирная жизнь, которой живут миллионы его сограждан. Как и должны жить люди! И которой, пусть всего месяц, если не отзовут раньше, будет жить и он, майор спецназа Борис Рудаков.

Через сутки, в воскресенье 6 июля, Борис с десантной сумкой на плече вышел из поезда на платформу железнодорожного вокзала города Павловска. Странно, но майор сразу не узнал родного, по матери, брата, который встречал его. Так сильно изменился он за эти два года. Осунулся, поседел, даже как-то состарился. Морщины мелкой сетью покрыли прежде веселое, открытое, радушное лицо Николая Шевченко. У них с Борисом были разные фамилии, что не мешало им считать друг друга и быть друг другу родными.

Мать у них была одна. А вот отцы – разными. Папа Бориса, также офицер-десантник, в восьмидесятых годах пал под Кандагаром в Афганистане. Через несколько лет появился отчим, дядя Женя, отец родившегося вскоре Николая. Разница в возрасте братьев составляла пять лет. Борис, естественно, был старше. Они жили дружно, по-братски любили друг друга. Было в их отношениях одно обстоятельство, которое угнетало обоих, но о нем сейчас Рудаков не хотел думать. Все же оно не настолько влияло на них, чтобы придавать ему особое значение и мешать оставаться Борису и Николаю братьями. Поэтому изменения, произошедшие с Николаем за каких-то два года, отозвались в сердце Бориса непонятной тревожной болью и еще неосознанным предчувствием чего-то нехорошего.

Николай стоял на перроне, одетый почему-то в простенькие поношенные брюки и застиранную рубашку, в истоптанных туфлях, небритый, уставший. Последнее обстоятельство еще можно было как-то объяснить: все же они с братом владели оставшимся от рано ушедших из жизни родителей наследством в виде достаточно прибыльного магазина стройматериалов. А также собственного деревообрабатывающего цеха на территории развалившегося во времена перестройки строительного комбината. И территорией в долгосрочной муниципальной аренде, где был разбит небольшой, но доходный от субаренды рынок. Кроме всего этого, двухэтажный особняк, в котором жили родители, с согласия Бориса перешел к семье Николая, а двухкомнатная квартира – холостому Рудакову. Так вот если усталость брата можно было объяснить заботами об управлении всем этим хозяйством, ведь руководил производством и коммерцией Николай, то его внешний вид не подлежал никакому объяснению. Раньше он всегда любил одеваться изысканно, даже с неким шиком и обладал отменным вкусом. А сейчас? Сейчас Рудаков видел перед собой жалкое подобие того брата, которого он привык видеть.

Николай подошел к майору.

– Здравствуй, Борис!

В голосе и глазах брата ни искорки радости от долгожданной и всегда пышной встречи, только какая-то затаенная, очевидно, мучившая Николая печаль, скрытое страдание. Но почему, отчего?

– Здравствуй, Коля! Что-то видок у тебя не фартовый?!

Шевченко промолчал. Рудаков же спросил:

– Случилось что, брат?

– Давай, Борь, обо всем потом! А сейчас обнимемся, что ли? Ведь два года не виделись и не общались.

Рудаков сбросил на асфальт сумку, прижал брата к себе:

– Ты не представляешь, Коль, как я рад видеть тебя!

– Я тоже, Борь, – так же печально, что не соответствовало словам, ответил Николай.

Борис отстранил его от себя:

– Коля! Я вижу, как ты «рад» моему приезду. Что стряслось за эти два года?

Николай взял сумку брата, проговорив:

– Поехали домой, там обо всем и поговорим. Не объясняться же нам здесь, на перроне, на виду у публики?