– Ну, поехали.

Братья вышли на привокзальную площадь.

Борис попытался отыскать взглядом среди массы автомобилей знакомую «Ауди», но не увидел ее. Вместо иномарки Коля подвел майора к старой битой «шестерке». Молча открыл дверки, положил сумку брата на заднее сиденье, указал Рудакову на место переднего пассажира:

– Садись, Боря. Теперь я раскатываю чисто на отечественных, подержанных автомобилях.

Майор взорвался:

– Да что, черт бы тебя побрал, все это значит? Одежда бомжа, вместо машины какая-то развалюха со свалки?

Николай посмотрел на брата, тихо проговорил:

– Не кипятись, майор. Беда у меня страшная, брат. Но обо всем, как договаривались, дома. И, пожалуйста, ничему больше не удивляйся, пока не выслушаешь всю историю моего падения, о которой я тебе, кстати, писал. Но ты, как видно, даже не вскрывал мои письма.

Борис признался:

– Да, писем твоих я не читал. Не было возможности. Они приходили на центральную базу, а у меня постоянные командировки! Только и увидел кипу твоих посланий, как вернулся после очередной прогулки на Кавказ. Подумал, чего их читать, если скоро встретимся.

Николай укоризненно произнес:

– Вот-вот! А если прочитал бы, то сейчас ни о чем не спрашивал бы. Был бы в курсе всех несчастий, которые внезапно и сравнительно недавно обрушились на нашу семью.

– Ничего не понимаю! Ладно, давай до дома. Там объяснишь обстановку.

Николай по пути остановил машину у продовольственного магазина. Молча вышел из машины. Вскоре вернулся, неся в руках прозрачный пакет с двумя бутылками водки и различными дешевыми консервами. Это еще больше удивило Бориса. Он прекрасно знал, что брат имел приличный бар с разными марками коньяка, так как пил только этот напиток. А тут водка, консервы. Видно, крепко тряхнула жизнь Николая.

Шевченко поставил пакет рядом с сумкой, сел за руль. Молча продолжил движение.

На перекрестке они должны были свернуть либо налево, к особняку Николая, либо направо, к девятиэтажке, где находилась квартира Рудакова. Но «шестерка» проследовала прямо!

Борис взглянул на брата, ничего не сказав, видя, как мучительно тот не желает слышать никаких вопросов.

Выехали на самую окраину города, где преобладал старый частный сектор. Остановились у двухэтажного дома.

На фасаде красовался год его постройки – 1953-й.

– Приехали, – сказал Николай.

Борис молча взял с сиденья свою сумку с пакетом. Вошел следом за братом в единственный подъезд дома. Поднялись на второй этаж.

Николай трижды, с небольшими интервалами, позвонил в звонок квартиры.

И даже на условный сигнал из-за двери раздался тревожный и знакомый голос супруги брата, Надежды:

– Кто там?

– Это мы с Борей, Наденька.

Дверь распахнулась.

Жена Николая бросилась на шею Рудакову:

– Наконец-то, Боря, мы с Колей так ждали тебя!

Борис почувствовал на своей щеке слезы Надежды.

– Ну, ну, Надя! Ну, зачем же плакать? Я приехал, а значит, все будет хорошо! Успокойся! Перестань!

Надежда отстранилась от брата мужа:

– Извини, Боря, прости, Коля, не смогла сдержаться.

Она вытерла слезы, спохватилась:

– Ой, что же мы стоим? – И добавила: – Проходите в наше общее жилище!

И на этот раз Рудаков удержался от вопроса. Хотя ему очень хотелось знать, что значат все эти бедственные изменения в жизни самых близких ему людей.

Он следом за Надеждой прошел в крохотную прихожую. После того как в нее, закрыв дверь, вошел Николай, здесь троим развернуться уже было негде.

Надя отошла в длинный, но узкий коридор, по левой стене которого виднелись двери в три комнаты.

Борис поставил сумку в угол, пакет сунул в руки брату, переобулся в тапочки, которые ранее ему предложила хозяйка квартиры, спросил:

– Ну, и куда дальше?

– Идем, Боря, в так называемую гостиную, – пригласила Надежда, открыв среднюю дверь.

Рудаков прошел в комнату. Она оказалась достаточно большой, чтобы вместить мебельную стенку, диван с креслами и журнальным столиком, а также пианино их сына Сережи. Из гостиной был выход на арочный балкон с дутыми железными перилами. В комнате было чисто и уютно. Надежда всегда славилась тем, что могла в любых условиях создать домашний комфорт. А уж о чистоте и говорить не приходилось. Это была ее болезненная слабость.

– Присаживайся, Борь, – указала она брату мужа на кресло, – я сейчас в ванной титан настрою, душ после дороги примешь. А потом и пообедаем.

– Хорошо, Надь, как скажешь.

Она вышла, пропустив в гостиную мужа.

Тот сел напротив Рудакова, бросив на столик пачку простой «Явы» с одноразовой, копеечной зажигалкой.

– Кури, если хочешь.

– Может, на балкон выйдем? – предложил Борис.

– Дом аварийный, – объяснил Николай, – сотрудники ЖКО и еще какой-то там организации советовали не пользоваться балконом. Опасно, может рухнуть.

Рудаков повысил голос:

– А что здесь не может рухнуть? Как я вижу, у тебя все кругом рухнуло!

Он достал свои сигареты «Мальборо», положил рядом с «Явой», закурил, спросив:

– Пепельницу поставишь или прикажешь пепел в ладонь стряхивать?

Николай встал, перенес пепельницу с пианино на столик.

– Да, – проговорил Рудаков, – хоромы ты, конечно, приобрел шикарные, не то что какой-то особняк в центре города. И что же сподвигнуло тебя, Коля, на такие кардинальные изменения в быту и жизни? Что за страшная беда постигла семью?

Николай, уставившись в одну точку, произнес:

– Прими душ, переоденься, потом, за столом, все и узнаешь.

Борис спросил:

– А, кстати, где Сережа?

И тут вспылил Николай:

– Ты что, обождать немного не можешь? Сказано же, скоро обо всем узнаешь! Чего не понятно?

– А ты чего на меня орешь, браток? Мне кажется, что орать тебе надо было несколько раньше. Разорался.

Вошла Надежда, попросила:

– Господи, вы только между собой не ругайтесь! А ты, Боря, можешь идти в ванную. Воду сам настроишь? Разберешься в титановой системе?

– Разберусь, а ты, Николай, готовься к серьезному разговору и бабьи страдания с лица-то сотри. Негоже мужику так раскисать, даже перед расстрелом. Чтоб к моему выходу привел себя в порядок, а то я займусь тобой! Надежда и та держит себя в руках, а он… В общем, я предупредил.