И даже те ребята, что были эвакуированы недавно и совсем немного времени провели в компании бездомных сверстников со стажем, впитывали и вбирали эти правила мгновенно – как вдыхали: заклинания и магические словечки, церемонии и ритуальчики были заразнее тифа, разносились быстрее холеры.

Так, через пришептывания и приплевывания, дети пытались управлять миром или хотя бы задобрить его недружелюбие.

* * *

Белая была для детей – не своя, но и не чужая. Чужими считались прочие взрослые (или штымпы, как их презрительно именовало пацанье): и Деев, и сестры, и даже юный дурень-кашевар, которому лет стукнуло не намного больше, чем пассажирам. А комиссар была – где-то на границе между миром взрослых и миром детей.

Она понимала эшелонную речь. Знала и про башканов, и про сявок, и про ноченьку с ишачкой. Ей не нужно было объяснять про важность установленных обычаев или нерушимость клятвы, данной одним пацаненком другому. С ней можно было перекинуться соленой шуткой и даже спросить совета.

У комиссарского купе то и дело появлялись ходоки из пассажирских вагонов с вопросами и предложениями. Возникали в любое время, иногда и поздними вечерами или сонным утром, до рассвета, – видно, прибегали сразу, как только загоралась в голове беспокойная мысль. Сама Белая никогда не отвергала визит – впускала к себе гостя, даже если к тому времени уже успела заснуть или еще не успела проснуться.

Деев старался не пропускать эти приходы: раскрывал гармошку и слушал ребячьи заботы, страхи, жалобы и задумки. Все время спрашивал себя: а как бы он, Деев, ответил на тот или иной вопрос? И каждый раз терялся, не знал, что сказать: на язык вместо ответов приходили одни только бранные слова.

Наведалась беременная девочка Тпруся – выясняла, можно ли перевязать растущий живот потуже, чтобы оттянуть момент родов и без хлопот достичь Самарканда.

Заходил Габбас Лохмотник, почти беззубый мальчонка-башкир, и без доли хвастовства объяснил, что может украсть на базаре все необходимое – хоть деньги, хоть продукты. Предлагал свои услуги, уж очень хотел быть полезным эшелону.

Заглядывали братья-близнецы Борза и Бурлило – просили сообщить, когда будет поворот на Персию. Родители их год назад укочевали туда, а сыновей оставили дома, на остывающей печи, с одной початой краюхой желудевого хлеба на двоих. С тех пор мальчишки мечтали добраться до далекой страны и разыскать отца с матерью.

Ночью явился крошечный мальчуган по кличке Карлёнок, с короткими ручками-ножками и лобастой башкой, по виду и правда напоминающий недомерка. Просил показать ему среди звезд Юпитер: его родители, по сговору с прочими взрослыми, всей деревней снялись и отправились в город, откуда обещаны были поезда на Юпитер. Ребятню оставили по избам – маленьких-де на Юпитер не берут…

Белая знала ответы на все вопросы: про Юпитер, Персию, приход Китай-царя и воскрешение наследника, смертного мотылька-ворогушу и предвещающих смерть иродовых петухов, да хоть про самого черта в ступе.

А однажды пришел Петька Помпадур, хмурый мальчонка с опухшими ногами и чирьями по всей голове. Прямо с порога объявил:

– Жениться хочу.

У Деева аж дух захватило: и хватило же у малёнка дерзости объявить свою мечту громко и без тени смущения!

– Когда? – уточнила Белая спокойно.

– Сегодня.

– На ком?

– Не знаю пока что. Разрешаешь?

– Разрешаю, – пожала плечами Белая.

Тот кивнул деловито и пошел вон, шаркая отекшими ногами и слегка переваливаясь уточкой.

– Сестрам скажи, чтоб не ерепенились, – наказал уже из коридора. – А то расквохчутся…

– Слышь, Помпадур, а тебе зачем? – не выдержал Деев и высунулся из купе вслед мальчишке.

Тот обернулся и посмотрел сурово, явно осуждая за неумный и неуместный вопрос.

– А чё бобылять-то? – кинул через плечо и направился дальше – как выяснилось, в девчачий вагон.

Продолжение истории Деев с Белой узнали уже от сестер. Придя в вагон, Петька не спеша пошел по отсекам: бродил молча и заглядывал в лица, вгоняя девчонок в краску. Отсмотрел возможных невест – всю сотню пассажирок, включая четырех- и пятилеток, – и вернулся к лавке Зозули.

– Замуж за меня пойдешь? – спросил без обиняков и предисловий.

– Так вокзальная я, – потупилась та.

– Что было, то быльем поросло, – возразил.

Она кивнула, соглашаясь.

Помпадур сел рядом на лавку и взял невесту за руку. Так оно и сладилось.

В комиссарское купе тут же прибежала сестра и доложила о состоявшейся “свадьбе”. Белая дала команду “не квохтать”. И наблюдать.

Молодые просидели остаток дня, держась за руки. Ближе к вечеру разговорились – негромко, никому не слышным шепотом; верно, тогда и познакомились. Ужинали, сидя рядом: пальцы пришлось расцепить, чтобы взять кружку с похлебкой, но после каждого глотка поднимали друг на друга глаза и встречались взглядами. Петька не доел свою порцию: бульон выхлебал, а самый смак и вкус – гущу из крупы и картофельных поболтков – отдал “жене”, а та отдала свою гущу “мужу”.

Спать Помпадур ушел к себе, но с рассветом снова был в девчоночьем вагоне. Зозуля уже ждала его, проснувшись и умывшись раньше всех… И пошло: жили “семейные” на Зозулиной лавке, расставаясь только по ночам; совместную жизнь вели тихую – смотрели в окно, шептались, лежали рядышком. Ладони их были неизменно сцеплены. Во всем же остальном “брак” этот оказался совершенно целомудренным, к полному успокоению сестер и комиссара.

* * *

Брачная эпидемия охватит эшелон быстро, как холера. Буйный Геласка “посватается” к Вере Холодной – несмотря на то что ниже ее на полголовы и младше на пару лет. Полка у Веры – третья, под самым потолком, и “молодым” придется вести семейную жизнь лежа: ни сидеть рядышком, ни глядеть в окно с Вериного места нельзя. Сотоварищи будут пускать Геласку с Верой на нижние лавки – “посидеть в гостях”.

Мустафа Бибика выберет Кривую Салиху, невзирая на ее полуслепой левый глаз. Молчун и заика Сарацин – болтливую Муху Люксембург.

Ерошка Жмых “женится” на Ясе Девочке, но “мужем” окажется не примерным, к избраннице станет захаживать редко. Яся будет ждать его день за днем, однако сама за Ерошкой бегать не захочет – из гордости.

Хамит Закрой Хайло сделает предложение красавице Манане Абречке, но та откажет, причем дважды и на глазах у всего вагона. Хамит с горя переметнется к другой, тоже видной девочке со строгой кличкой Тася Не шалава, однако союз окажется недолговечным и через пару дней расстроится.

Клёка будет болтаться по девичьему вагону часами, не решаясь определить избранницу. Та выберет его сама: тихая девчурка с исколотыми морфием руками, Эмилия Галотти, без единого слова и даже не поднимая на “жениха” глаз, просто возьмет плетущегося мимо Клёку за руку и усадит на свою полку – прервет мучительную болтанку. Тот позволит, покорно и с облегчением.