А вот и их стан. Заскочив к себе в палатку и сбросив рюкзак, Пашка заторопился к Юльке.

– Юльчик, можно к тебе? – крикнул он, подходя к ее палатке. Но ему никто не ответил. В палатке было тихо. Он откинул полог, прикрывающий вход, и заглянул внутрь. Там, сиротливо обнажив старые доски, стояли голые нары и такой же голый стол на толстом чурбаке. В палатке не было ни Юльки, ни ее вещей.

От вида пустой палатки Пашка растерянно замер. В голове все суматошно завертелось, мир потерял устойчивость и, не находя ни в чем опоры, куда-то покатился. Очнувшись от оцепенения, он тряхнул головой, словно сбрасывал остатки непонятного сна, и бросился вниз – к ручью, на кухню.

Оттуда навстречу ему уже шел Герман Васильевич.

– Где Юлька?! – громко крикнул Пашка, еще не добегая до него.

Герман Васильевич остановился.

– Юлька где?! – запыхавшись, повторил он, уже догадавшись по молчанию начальника, что сейчас услышит что-то неприятное и в то же время реальное, как этот равномерный тяжелый шум тайги.

Герман Васильевич внимательно посмотрел на него.

– У нее практика закончилась, и она уехала, – сказал он.

– Как уехала? Когда?

– Сегодня утром. Емельян отвез ее в Патриху – к автобусу.

Не дослушав его, Пашка бросился в сторону соседнего лагеря.

– Павел, постой! – крикнул вдогонку ему Герман Васильевич. – Не ходи туда!..

Пашка остановился, обернулся к нему.

– Не ходи, не надо, – повторил тот. – Не одна она уехала – с Генкой… На Байкал они поехали – вместе!

Тимофей сидел на лавочке в Старомонетном переулке рядом с геологическим институтом и ждал начальника партии.

Полевой сезон уже начался. Почти все полевые партии и отряды были уже сформированы, некоторые даже уехали в поле, и остались единичные вакантные места. В такой ситуации выбирать не приходится. Поэтому он сейчас был согласен на все, если предложат район, где он еще ни разу не был: будь то Северный Урал, Тува или Казахстан, Приморье или Якутия – лишь бы подальше от Москвы на восток, в тайгу или горы, в степь или тундру.

Сборы в каждый его «полуполевой» сезон, как шутливо говорил он, не будучи сам геологом, проходили у него в спешке, так как для него самого вопрос, ехать или не ехать, окончательно решался буквально в последние дни…

Пришла женщина – усталая, невзрачная, с неопределенного цвета глазами, с рыжеватыми густыми волнистыми волосами и овальным лицом простушки, на котором природа густо накидала веснушки. На ее щеках, еще по-детски пухлых, были видны мягкие ямочки. Она была среднего роста, стройная, с высокой грудью и мужской статью.

– Зинаида Ивановна, – представилась она.

– Тимофей Шубин!..

Они переговорили. И Тимофей согласился не задумываясь. О таком он мог только мечтать.

«Витим, места Шишкова!.. Рядом Бодайбо!.. Это же такой край!» – восторженно подумал он.

Зинаида Ивановна оформила его в отделе кадров института коллектором в свою партию, он получил командировочное удостоверение и деньги на самолет.

Завершив свои аспирантские дела на этот год, перед каникулами, на что ушел у него почти месяц, он купил билет на самолет и вылетел в Иркутск.

В Иркутске он хотел задержаться, чтобы съездить на Байкал. Однако, поразмыслив, он отложил поездку на обратный путь.

Восторженное состояние, в каком он выехал из Москвы в предчувствии дороги и смены впечатлений, уже прошло. Он целый день бродил с удовольствием по незнакомому городу, зная по своему опыту поездок в прошлом, что отдыхать лучше всего в местах, где тебя никто не знает и ты не знаешь те места – не связан условностями и в тоже время познаешь новое.

На следующий день он вылетел из Иркутска самолетом Ан-24 на Север, в поселок Мама.

Поселок производит впечатление сразу, целиком, весь. Большой и ухоженный, с заасфальтированными улицами, он был опрятен, сух и чист. Стоит он в устье реки Мама, на левом берегу, в месте впадения ее в Витим. С двух сторон его зажали воды Витима и Мамы. Ниже по течению Витима, за поселком, на широком недоступном половодью лугу раскинулся аэродром. С четвертой стороны поселок упирался в полого поднимающийся склон сопки, почему-то названной местными жителями «Гитлером». Правый, противоположный, берег Витима, напротив поселка, был скалист, угрюм и неприступен.

Он без труда нашел нужный адрес – усадьбу Арсения Михайловича. У того на участке, на высоком берегу Мамы, было срублено два дома. В одном их них, добротном, просторном, с изящным крыльцом, жил он с женой, а другой, старенькую времянку, он сдавал на лето геологам под базовый лагерь. Там хранилась часть их снаряжения, кое-какое личное барахлишко, бензин для машины и лодочных моторов и различная, необходимая в поле утварь.

Вечером из камералки вернулась начальник партии Зинаида Ивановна. Она устало ополоснула лицо под рукомойником, прибитым к столбу тут же на дворе, расспросила Тимофея, как он добрался, и все пошли ужинать.

За ужином она представила Тимофея коллективу партии, немногочисленному и, как всегда, довольно молодому.

Среди сотрудников-полевиков сразу же обращала на себя внимание молодая пара.

Девушку звали Тонька. Она была невысокого роста, в меру упитанная, худенькой не назовешь. У нее были красивые узкие плечи и хорошо сложенная грудь, обычно наполовину открытая специально для всеобщего обозрения ее достоинств, что заставляло взгляд непроизвольно соскальзывать все время вниз и до неприличия тянуло заглянуть в и так глубокий вырез тенниски. Голос у нее был приятный и тихий, и часто можно было слышать ее негромкое похохатывание, похожее на всхлипывание чувственной женщины, в интонациях которой явно звучали капризные нотки. Однако капризность ее выражалась своеобразно и мягко, как у котенка, который просит ласки, любви и внимания, получив же все это, еще больше капризничает. Ко всем ее достоинствам не подходил ее нос, сразу бросающийся в глаза, так же как совершенство ее бюста. В анфас нос выглядел тонким, даже изящным, его не портила даже небольшая горбинка, заметная только в профиль. Она несколько затушевывала остальные прелести ее, поэтому взгляду ничего не оставалось, как только соскальзывать вниз, чтобы задержаться на более совершенных формах.

Витька, ее молодой человек, отличался от нее, прежде всего, тем, что имел все основания называться одухотворенной личностью. В нем чувствовались задатки природного, однако неразвитого ума. Высокий лоб, немного скошенный назад, уже успел приобрести залысины; курчавые короткие волосы оттеняли правильно сложенный череп. Он был строен, изящен, тонок в кости и на голову выше Тоньки. И не только ростом. Лицо у него было крупное, прямой нос заканчивался небольшой округлостью. Широкие губы и чуть наметившееся углубление раздвоенного подбородка выдавали в нем человека добродушного, покладистого, но и способного при необходимости быть жестким и волевым.