с тобой знаем, что идеология, на которую сегодня никто не обращает внимания, завтра может привести к новым войнам.

Ольга не могла представить, что кто-то задумывается о новой войне, когда еще не закончен этот ужас.

Разговоры с Марией отвлекали ее от воспоминаний. Ленхен радовалась возвращению, как ей казалось, домой. Девочка не вспоминала отца. Только иногда прислушивалась к шагам в других помещениях, но быстро отвлекалась.

На слезы оставались только ночи, ставшие бесконечными. Одно и то же воспоминание не давало ей заснуть: Густав у двери их дома, высокий и прямой, и его вопрос о дочери.

«Его волновало это с тех пор, как он узнал о моей беременности. Но он молчал. Не хотел меня обидеть. Он погиб, чтобы Ленхен жила. Я верю, что она его дочь. Его. Его. А не этой фашистской гадины».

— Девочка моя, — говорила Ольге Мария. — Не терзайся. В конце концов, у тебя есть дочь. Значит, Густав всегда будет рядом. Главное, что ты сберегла ее. И…

Оля знала, Мария хочет сказать про долг, который они честно выполняли. Но это не утешало.

«Здесь я впервые что-то почувствовала к Густаву. Он так тепло говорил со мной по телефону. Всегда один. Господи! За что нам это?»

У нее сжималось сердце, когда она слушала новости о продвижении войск.

— Густав мечтал о победе. Мы все мечтали, — говорила она себе. — Он был бы счастлив сейчас.

Через две недели Гельмут отвез ее в Неон.

— Я съезжу в Женеву, а ты пока прогуляйся вон с тем господином, — и он указал на Штерна, который неторопливо шел им навстречу.

— Добрый день, Моника! — приветствовал он ее. — Мне жаль Густава.

Оля кивнула, стараясь сдержать подступившие слезы.

— У нас с тобой есть два часа. Давай пройдемся по набережной. Тебе полезно.

Они шли молча минут пять, потом Штерн заговорил.

— Рудольф узнал подробности. Они запеленговали его, но донесение было слишком коротким. Если бы он поехал обратно той же дорогой, они схватили бы его у дома. И тебя с дочкой тоже. Густав, видимо, все рассчитал. Он выехал на дорогу из леса и почти сразу понял, что за ним едут две машине. Они догнали его. Он остановился. Двое подошли к его машине. И тогда раздался взрыв. Неизвестно, какая у него была взрывчатка, но от его машины практически ничего не осталось. Эти сволочи так и не поняли, кто это был. Номера он, видимо, снял еще в лесу. Ваши соседи уверены, что вы сбежали. Кто-то видел, как ты с ребенком ночью садилась в машину.

— Это важно? — спросила Ольга, которую в этот момент волновал только тот факт, что Густава не схватили раненым и его не мучает гестапо.

— Представь себе, это важно. Для нас с тобой война не окончится в день победы. Увы, детка, но это так. Мы нужны были до войны, пригодимся и после. Я хочу, чтобы ты не настраивала себя на отъезд. Твою дочь мы, естественно, сможем перевезти на родину.

Оля усмехнулась.

— Неужели у тебя никого не осталось на родине? — удивился Штерн. — Хотя… Война. Твой муж погиб за родину как солдат. Ты должна им гордиться. И жить дальше. Рудольф переехал в другое место поближе к границе с нами. Оставаться в мастерской было опасно. У нас больше нет ни рации, ни радиста. Но все появится в ближайшее время, если будет нужда.

— Мы же вот-вот победим?

— Разумеется. Но, если помнишь, нам было что передавать в Центр и раньше.

Штерн успел хорошо рассмотреть Олю. На его глазах молоденькая девушка превратилась в интересную женщину. Он с трудом представлял, как они вдвоем когда-то ликвидировали предателя.

— Извини, кое-что вспомнил. У нас с тобой боевое прошлое, детка. Всего несколько лет, и весь мир перевернулся, — сказал он Оле.

«Похоже, я никогда не вырвусь сосуда, — отрешенно подумала Оля в этот момент. — Я нужна этим людям. А для них долг превыше всего. А я просто часть механизма для его исполнения».

— Шифр у тебя с собой? — ворвался голос Штерна в ее размышления.

— Да. Конечно.

— Тогда составь донесение о смерти радиста. Отдашь Гельмуту, — распорядился Штерн.

Оля кивнула, как делала всегда, получая задание. Ее не удивил изменившийся тон Штерна, к этому она привыкла. Она не представляла, как можно использовать шифр без рации. Но не стала уточнять.

Они простились, когда увидели машину Гельмута.

— Держись, Моника. В конце концов, ты не одна. Я имею в виду не только твою дочь. У тебя есть все мы. Тебе было куда скрыться. Вспомни время, когда к тебе никто не подошел на набережной, — почти ласково сказал он на прощание.

— О-о! — Оля давно вычеркнула из памяти это время, вернее, настоящее высветило ее прошлое, превратив в сон.

Весь вечер она продумывала текст шифровки. Хотелось коротко и ясно, а получалось коряво. Наконец удалось сформулировать. «Центру. Рация уничтожена. Радист погиб. Жду указаний. Ландыш».

Оля решила, что в далекой Москве вряд ли кто-то помнит имя радиста. «Брат», вероятно, означало «Штерн». Спрашивать у Гельмута, как его называть в шифровке, ей не хотелось. Кроме того, она была уверена, что Штерн просто отвлекал ее от грустных мыслей. Но ослушаться его она не могла. Уложив дочку спать, она вышла с листком бумаги к «тете».

— Вот шифровка, — просто сказала она. — Не знаю, правда, зачем?

Мария бережно взяла бумагу у Оли.

— Мы перешлем, Моника, не волнуйся. Ситуация изменилась. Поезда, конечно, еще не ходят. Но эшелоны идут. И мы уже многое можем. Не слишком быстро, но все же.

Строгий распорядок дня в доме Марии и Гельмута подчинял Ольгу полностью. Она была бесконечно чем-то занята. Если это делалось нарочно, то очень незаметно. Ленхен нравилось жизнь у тети, так она называла Марию. И хотя продуктовые карточки никто не отменял, рацион стал богаче и разнообразнее.

В середине марта Гельмут отдал Ольге ответ на шифровку. Это был ее шифр: «Ландышу. Густав удостоен медали „За боевые заслуги“ (посмертно). Дербент».

У Оли задрожали руки. Ответ слишком много значил для нее. Она была уверена, что ее шифр никто не знал, кроме группы людей в Москве. Следовательно, шифровку реально передали в Центр. И она гордилась Густавом.

— Как ты понимаешь, Моника, ничего не изменилось. Ты по-прежнему нужна. Наша система работает.

— Спасибо, Гельмут. Я рада, что… Густав… Он всегда хотел взорвать хотя бы одного фашиста. Его мечта сбылась. И…

Рыдания не давали ей говорить.

«Все. Достаточно, — сказал ей внутренний голос. — Соберись».

Оля встрепенулась, слезы высохли. Гельмут улыбнулся.

8 мая 1945 года радиостанции всего мира