Виктория открыла дверь и вошла. Так и есть. Снова телефон разрывается от звонков. Когда же они все угомонятся, в самом деле?

Никита поставил на пол пакет, обнял ее и попытался поцеловать, но она вывернулась и отступила к стене.

– Слушай… Я устала. Может, ты уйдешь, а? Мне сейчас совсем нехорошо.

Однако Никита только улыбнулся.

– Как же я уйду, если тебе нехорошо?

Не разуваясь, она прошла в комнату и села на диван, глядя на Никиту чужими, пустыми глазами. Он забеспокоился. Такой он Викторию никогда не видел.

– В чем дело, Вика? Что-то случилось? Все же хорошо, ты теперь при деньгах…

Ей хотелось закричать, завыть в голос, настолько этот глупый, никчемный разговор был далек от ее мыслей, от ее переживаний. Опять деньги! Всем подавай только деньги, и больше ничего! А то, что ее одноклассницу застрелили, и они опять упустили жестокого, коварного убийцу, – конечно же, в счет не идет.

– У тебя рукав испачкан, – сказал он после паузы.

Виктория знала, что это вовсе не грязь, а кровь Лизы, руки она вымыла, но на одежде остались пятна. Впрочем, неважно, потому что она отлично знала, что никогда в жизни больше не осмелится носить эти вещи.

– Может быть, ты мне скажешь, что случилось? – продолжал Никита, глядя на нее.

Ей хотелось выложить все, но она вспомнила бумагу о неразглашении и отвернулась.

– Ничего особенного, – еле слышно ответила она.

– Это завещание Сергея на тебя так повлияло? – допытывался он.

…Боже мой, да что ж они все сводят только к деньгам? Как будто есть на свете такие деньги, которые могли бы выбить ее из колеи…

Телефон в передней умолк, но затем стал трезвонить снова. Мобильник она уже давно отключила – он выводил ее из себя.

– Я там шампанского купил, – сказал Никита. Он не понимал, что с ней творится, и терялся, не зная, как снова нащупать путь к ней. – Выпьем?

– За что? – неловко спросила она.

– Как за что? За нас.

Ну да, подумала Виктория циничная, Виктория умудренная жизнью, раз предыдущий любовник оставил мне кое-какие деньги, грех будет их не просадить на себя, любимого. Интересно, а Никита обручальное колечко случаем уже не держит в кармане? Так сказать, куй железо, не отходя от кассы, как учили классики.

– За Веронику тоже пить будем? – рубанула она сплеча.

– А ты что, ревнуешь? – поддразнил ее он, решив свести все к шутке.

Конечно, ревнует. Хотя всегда говорит, что не ревнует. Потому что ревность – унизительное чувство. И мелочное. И самое противное, что оно с потрохами отдает тебя во власть другому человеку, который как пить дать не преминет этим воспользоваться.

Только еще вопрос, стоит ли этот другой человек твоей ревности, не говоря уже о любви и других, более серьезных, чувствах…

Никита посмотрел на Викторию, увидел, что она напряжена и хмурится, и это показалось ему забавным. Она, конечно, не красавица, но было, было в ней что-то, какой-то огонек, из-за которого мужчины теряли голову. И ему польстило, что эта женщина, такая упрямая, такая загадочная, такая непохожая на других, его ревнует.

И поэтому он улыбнулся – не подозревая, что именно эта улыбка, которой сам он не придавал никакого значения, переполнит чашу ее терпения.

– Тебе лучше уйти, – сказала она.

Сначала он решил, что она шутит, но увидел выражение ее лица – и понял, что никакой шутки не было и в помине.

– Почему? – растерялся он.

С его точки зрения, все было просто и прозрачно: она разбогатела, и он пришел ее поздравить и отметить это событие. Однако те же – вернее, почти те же – события, с точки зрения Виктории, выглядели совсем не так.

– Ты из-за Вероники? – спросил он, потому что Виктория молчала. – Вот уж не думал, что ты придаешь значение такой ерунде.

И эта фраза почему-то глубоко ее задела, оскорбила так, как не оскорбил бы прямой выпад, направленный против нее самой. У Виктории, как у большинства писателей, было буйное воображение, и она почти мгновенно увидела на своем месте Веронику, получившую наследство по воле брата. И тогда Никита говорил бы ей, что она, Виктория, ничего для него не значит. И звучало бы это точь-в-точь так же убедительно.

«Кажется, я и в самом деле превращаюсь в богатого человека, – с невеселым юмором подумала она. – Потому что богатые люди никому не могут доверять».

– Да что такого я сделал, в конце концов? – спросил Никита уже с раздражением. – Что, тебе деньги в голову ударили?

Интересно, подумала Виктория, какая женщина сказала: «Я могу стерпеть все, что угодно, но только не вульгарность?» А впрочем, ладно. Допустим, никто этого не говорил, и первой будет она, Виктория.

– Конечно, ударили, – подтвердила она. – Ну, что еще хорошего ты мне скажешь?

Они стояли на краю пропасти, и пропасть эта называлась ссорой, после которой уже не будет пути назад. И оба отлично это понимали. Но никто не хотел делать от пропасти первый шаг.

– Дело ведь вовсе не в Веронике, – неожиданно сказал Никита. Его глаза были прикованы к ее лицу. – Что-то с тобой происходит. Это из-за этих убийств? Или кого-то снова убили?

Он шагнул к ней, взял ее за руки… Еще немного, и Виктория расплакалась бы, и, может быть, рассказала бы ему все. Но внезапно она выдернула руки и вскочила с дивана.

– Все в порядке, – ответила она, не глядя на Никиту. – Просто я хочу остаться одна. Понятно? Одна.

Все-таки она посмотрела на него. Он был раздавлен. Интересно знать, почему, – оттого ли, что она действительно ему нравилась, или оттого, что он и впрямь связывал с ее наследством какие-то серьезные планы.

– Мне уйти? – неловко спросил он.

– Да. И шампанское забери. Оно мне ни к чему.

– Да пошла ты к черту, – выпалил он, побледнев от ярости. И, выскочив из комнаты, грохнул дверью так, что треснуло стекло.

Виктория вяло посмотрела на трещину, пожала плечами и вышла в переднюю. Гонщик уже ушел, унося с собой свою злость и разочарование. Она заперла двери и прислонилась к стене.

– Предатели вы все, – проговорила Виктория, обращаясь неизвестно к кому. – Мелкие, дешевые предатели.

Она позвонила адвокату, извинилась и сказала, что приедет завтра знакомиться с завещанием, а сегодня она себя плохо чувствует, и вообще у нее ужасно болит голова. Пусть он думает, что она на радостях напилась и не держится на ногах. Все равно ему придется свое мнение оставить при себе.

Следующие пять или шесть дней выдались на редкость хлопотными и на редкость же скучными. Ей пришлось десятками выслушивать льстивые речи, которым она совершенно не верила, и просматривать бумаги, в которых она ровным счетом ничего не понимала. Из всего этого у нее почему-то застряли в памяти недоверчивые и изумленные глаза Веры, с которой она столкнулась в приемной адвоката. Так смотрят на человека, которого серьезно недооценили и который коварнейшим образом сумел обвести всех вокруг пальца. И еще Виктория не могла забыть звонок матери, который совершенно выбил ее из колеи. То, что ей всячески навязывались знакомые, и все дальние родственники, которых она по двадцать лет не видела, вмиг вспомнили о ее существовании, было пустяком, а вот когда родная мать разговаривает с тобой этаким уважительным, чуть ли не подобострастным тоном… Виктория готова была стерпеть, что многие люди, которые были ей, по большому счету, безразличны, повернутся к ней не самой лучшей стороной. Но от матери, которая как-никак была доктором наук и всегда подчеркивала, что деньги нужны, чтобы жить, но жить стоит не только ради денег, – нет, от нее она такого не ожидала.