Мисс Гриншоу оглянулась на великолепие, раскинувшееся у нее за спиной.

– Неплохой дом, – одобрительно произнесла она. – Его построил мой дед – конечно, еще до того, как я родилась. Рассказывают, что, по его собственным словам, он имел цель поразить местных жителей.

– И он в этом преуспел, мэм, – заметил Гораций Биндлер.

– Мистер Биндлер – известный литературный критик, – добавил Раймонд Уэст.

Было ясно, что литературные критики мало волнуют мисс Гриншоу. Слова Уэста не произвели на нее никакого впечатления.

– Я рассматриваю его, – продолжила мисс Гриншоу, имея в виду дом, – как памятник гению моего деда. Глупые люди приходят ко мне и спрашивают, не хочу ли я его продать и переехать жить в квартиру. А что мне делать в квартире? Вот мой дом, и я в нем живу. И всегда жила. – Мисс Гриншоу задумалась, вспоминая прошлое. – Нас было трое. Лаура вышла замуж за викария. Папа не дал ей денег – сказал, что священники должны питаться святым духом. Она умерла при родах. Дитя тоже умерло. Нетти сбежала с инструктором по верховой езде. Естественно, папа вычеркнул ее из завещания. Этот Гарри Флетчер был красавчик, но дрянь человек. Не думаю, чтобы Нетти была с ним счастлива. В любом случае она вскоре умерла. У них остался сын. Он мне иногда пишет, но ведь он не настоящий Гриншоу. – Она с некоторой гордостью распрямила согбенные плечи и поправила залихватски сидящую соломенную шляпу. А потом, повернувшись, резко спросила: – Да, миссис Крессуэлл, в чем дело?

От дома к ним подходила женщина, которая, будучи поставлена рядом с мисс Гриншоу, выглядела абсурдно не похожей на нее. Ее хорошо подсиненные волосы были великолепно причесаны, поднимаясь наверх идеально уложенными локонами и воланами. Казалось, что она причесалась, как французская маркиза, направляясь на фантастический бал-маскарад. Ее пожилая фигура была одета в шуршащий черный шелк, который в реальности был разновидностью черной вискозы. И хотя она была женщиной некрупной, зато обладала хорошо развитой и аппетитной грудью. Ее голос оказался неожиданно глубоким. Говорила она с изысканной дикцией, только слегка задерживаясь на словах, начинающихся на звук «х», – его она произносила с чрезмерным придыханием, заставлявшим подозревать, что когда-то, в молодости, у нее с этим звуком были проблемы.

– Рыба, мадам, – сказала миссис Крессуэлл, – филе трески. Ее не привезли. Я прошу Альфреда сходить за ней, а он отказывается.

Совершенно неожиданно мисс Гриншоу рассмеялась кудахтающим смехом.

– Ах вот как, отказывается?

– Альфред вообще ведет себя крайне нелюбезно, мадам.

Мисс Гриншоу поднесла два испачканных грязью пальца к губам и издала оглушающий свист, одновременно крикнув:

– Альфред, Альфред, сюда!

На этот зов из-за угла дома показался молодой человек с лопатой в руках. У него было выбритое симпатичное лицо; подходя все ближе, он бросал явно злобные взгляды на миссис Крессуэлл.

– Вы звали меня, мисс?

– Да, Альфред. Я слышала, что ты отказываешься сходить за рыбой. Это почему, а?

– Я схожу, если хотите, мисс, – угрюмо ответил Альфред. – Вам стоит только сказать.

– Хочу. Я хочу съесть ее за ужином.

– Хорошо, мисс. Пойду прямо сейчас.

Он одарил миссис Крессуэлл высокомерным взглядом, от чего та покраснела и пробормотала что-то себе под нос.

– Если так подумать, – сказала мисс Гриншоу, – то вот те двое незнакомцев, которых нам так не хватало, не так ли, миссис Крессуэлл?

Та озадаченно посмотрела на нее.

– Простите, мадам…

– Потому что, – продолжила мисс Гриншоу, – выгодоприобретатель не имеет права быть свидетелем на подписании завещания. Не так ли? – обратилась она к Раймонду Уэсту.

– Абсолютно правильно, – подтвердил Раймонд.

– Я достаточно хорошо разбираюсь в законах, чтобы знать это, – заметила мисс Гриншоу. – А вы двое – люди с весом в обществе. – Она бросила совок в свою садовую корзинку. – Вы не согласились бы пройти со мной в библиотеку?

– С удовольствием, – охотно согласился Гораций.

Она первой прошла через французские окна – и дальше по громадной золотисто-желтой гостиной со стенами, затянутыми выцветшей парчой, и мебелью, прикрытой чехлами. После этого пересекла тускло освещенный холл, поднялась по лестнице и вошла в комнату на втором этаже.

– Библиотека моего деда, – объявила она.

Гораций с удовольствием осмотрелся. В комнате, с его точки зрения, было полно уродливых вещей. Головы сфинксов занимали места на совершенно неожиданных предметах обстановки; здесь же стояли колоссальная бронзовая скульптура, изображавшая, как ему показалось, Поля и Виргинию[81], и большие бронзовые часы с классическими украшениями, которые ему очень захотелось сфотографировать.

– Хорошая коллекция книг, – заметила мисс Гриншоу.

Раймонд уже рассматривал фолианты. На первый взгляд ему показалось, что ни один из них не представлял никакого интереса и ни один из них не был когда-либо читан. Это были прекрасно переплетенные тома классиков, которые девяносто лет назад поставлялись целыми наборами для оформления библиотек джентльменов. Сюда же были добавлены несколько произведений давно прошедших лет. Но на них тоже не было никаких следов чтения.

Мисс Гриншоу рылась в ящиках большого стола. Наконец она извлекла на свет божий документ, написанный на пергаменте.

– Это мое завещание, – пояснила она. – Деньги надо кому-то оставить, так мне сказали. Если я умру, не оставив завещания, то деньги, полагаю, достанутся сыну этого лошадника. Красивым парнем был этот Гарри Флетчер, но мерзавцем, каких свет не видывал. Не понимаю, почему его сын должен все это унаследовать. Нет, – продолжила она, словно отвечала на чье-то невысказанное возражение. – Я все решила. Наследство достанется Крессуэлл.

– Вашей домоправительнице?

– Да. Я ей все объяснила. В завещании я оставлю ей все, что у меня есть, и не буду платить ей зарплату. Это здорово сократит мои текущие расходы, да и заставит ее трудиться на совесть. После такого она не станет пугать меня тем, что может уйти в любой момент. Вы же видели, какая она вся из себя манерная… А отец ее был простым водопроводчиком. Так что задаваться у нее нет никаких причин.

Объясняя все это, мисс Гриншоу успела развернуть пергамент. Взяв в руку ручку, она обмакнула ее в чернильницу и подписала документ: «Кэтрин Дороти Гриншоу».

– Ну вот, – сказала женщина, – вы видели, как я это все подписала; теперь подпишите вы, и документ станет законным.

Она протянула ручку Раймонду Уэсту. Тот заколебался, ощущая неожиданное отвращение к тому, что его просили сделать. Затем быстро поставил свой всем известный автограф, на который ему поступало не меньше шести запросов с каждой утренней почтой.