Удилище он крепко держал под правой рукой, направив вперед, а другой рукой натянул пониже шапку. – Вы, шпанята, из тех трейлеров ниже по реке?

– Думаешь, ты много знаешь, а? – сказал парень. Он оглянулся на остальных, кивнул им, поднял одну ногу, медленно опустил, потом другую – будто жуткая пантомима то ли холода, то ли гнева. Затем поднял ружье к плечу и оттянул курок.

Ствол смотрел куда-то в район его живота или мошонки. Он почувствовал, как она съежилась. Вода кружилась и пенилась вокруг его голенищ, оставляя за ними маленький белый след, быстро исчезавший. Он покачнулся, хотел отхаркаться, но горло пересохло, и только смотрел на прозрачную воду между камней и песчаных островков. Он подумал, каково это будет, если сапоги хлебнут воды и он покатится по течению, как бревно.

– Да что с тобой? – спросил он.

Ледяная вода, словно поднявшись от ног, залилась в грудь.

Парень ничего не говорил, просто стоял. Они все стояли молча и смотрели на него.

– Не стреляй, – сказал он.

Парень целился в него еще минуту, потом опустил ствол.

– Испугался, а?

Гарольд сонно кивнул. Он открывал и закрывал рот, как будто хотел зевнуть.

Один из них взял камень с берега и бросил. Гарольд повернулся спиной, камень немного не долетел до него. Другие тоже стали бросать; камни с плеском падали рядом, а он стоял, смотрел на берег и слушал.

– Ты же не хотел ловить здесь рыбу, а? Я мог тебя застрелить, но не стал. Видал этого оленя? Считай, тебе повезло. Слышишь?

Один из парней сделал непристойный жест, остальные заулыбались. Потом они кучкой ушли под деревья. Он смотрел им вслед, потом повернулся, выбрался на берег и плюхнулся возле бревна. Через несколько минут он встал и отправился обратно к дому.

Снега весь день не было, а теперь, когда показалась опушка, стали падать легкие, липкие хлопья. Он где-то потерял удочку – может быть, когда единственный раз остановился; он помнил, что положил ее на снег. Но это уже не имело значения. Удочка была хорошая; тогда, летом, пять или шесть лет назад он заплатил за нее сорок с чем-то долларов. Но если даже завтра будет ясно, он за ней не пойдет. А что – завтра? Завтра надо возвращаться. Над ним на дереве закричала сойка. От его дома за поляной откликнулась другая. Он устал и шел медленно. Каждый шаг был обдуманным: поднять ногу, опустить перед другой.

Он вышел из-под деревьев и остановился. В доме внизу включили свет, хотя еще не стемнело. Что-то он упустил – и не вернуть. Что-то героическое. Он не знал, что намерен делать. Домой дороги нет. В морозном воздухе медленно падали крупные снежинки, прилипали к вороту куртки, холодные таяли на лице. Он смотрел на немые, искаженные вещи вокруг.

Неистовые времена[48]

Та длительность, от коей Пирамиды обращаются в столпы снега, а все минувшее – в один миг.

Сэр Томас Браун[49]

Грозит дождем. За долиной вершины холмов уже занавешены тяжелой серой дымкой. Быстро меняющиеся черные тучи с белыми завитками и барашками надвигаются с холмов, проходя по долине и минуя поля и пустыри перед многоквартирным домом. Если Фаррелл дает волю воображению – видит тучи черными конями с развевающимися белыми гривами, а позади разворачиваются, медленно, неумолимо, черные колесницы, тут и там по возничему с белым плюмажем. Вот он захлопывает сетчатую дверь и смотрит, как жена его медленно шагает вниз по лестнице. Внизу оборачивается и улыбается, а он открывает сетку и машет. Миг спустя она отъезжает. Он возвращается в комнату и садится в большое кожаное кресло под латунным торшером, выкладывая прямые руки вдоль боков кресла.

В комнате немного темнее, когда Айрис выходит после ванны, завернувшись в просторный белый халат. Из-под туалетного столика вытаскивает табуретку и садится перед зеркалом. Правой рукой берет белую пластмассовую щетку, ручка у нее инкрустирована искусственным жемчугом, и долгими ритмичными взмахами принимается расчесывать волосы, щетка проходит по всей длине волос, тихонько поскрипывая. Волосы она придерживает над одним плечом левой рукой, а правой делает эти долгие ритмичные взмахи. Один раз останавливается и зажигает лампу над зеркалом. С подставки у кресла Фаррелл берет глянцевый иллюстрированный журнал и тянется зажечь свет, нашаривая под как бы пергаментным абажуром цепочку. Лампа в двух футах над его правым плечом, и бурый абажур потрескивает, когда он до него дотрагивается.

Снаружи темно, и в воздухе пахнет дождем. Айрис спрашивает, не закроет ли он окно. Он смотрит на это окно, ныне зеркало, и за ним Айрис сидит у туалетного столика, наблюдая за ним, а еще один Фаррелл, потемнее, вглядывается в другое окно рядом с нею. Ему еще надо позвонить Фрэнку и подтвердить утренний выезд на завтрашнюю охоту. Он переворачивает страницы. Айрис отводит щетку от волос и постукивает ею по краю столика.

– Лью, – говорит она, – ты знаешь, что я беременна?

Под светом торшера глянцевые страницы теперь открыты на растровом снимке на весь разворот – сцена бедствия, землетрясение где-то на Ближнем Востоке. Там пятеро чуть ли не толстых мужчин, одетых в белые мешковатые штаны, стоят перед снесенным домом. Один, возможно вожак, – в грязной белой шляпе, съехавшей ему на один глаз, отчего вид у него таинственный, злонамеренный. Он искоса смотрит в объектив, показывая через наваленные блоки на реку или морской пролив за кучей строительного мусора. Фаррелл закрывает журнал, и тот соскальзывает у него с колен, когда он встает. Он зажигает свет и затем, собираясь пойти в ванную, спрашивает:

– Что ты намерена делать? – Слова сухие, спешат старой листвой в темные углы комнаты, и в тот же миг, когда слова срываются, Фаррелл чувствует, что вопрос этот уже кто-то задавал, давно. Он поворачивается и уходит в ванную.

Там пахнет Айрис; теплый, влажный запах, чуть липкий; тальк «Новая весна» и одеколон «Идиллия короля». Ее полотенце наброшено сзади на унитаз. В раковине она рассыпала тальк. Теперь он намок и слипся, и от него по белым бокам толстое желтое кольцо. Он его стирает и смывает в сток.

Он бреется. Повернув голову, можно заглянуть в гостиную. Айрис в профиль сидит на табуретке перед старым туалетным столиком. Он откладывает бритву и умывается, затем снова берет бритву. В этот миг он и слышит, как на крышу плюхаются несколько первых капель дождя…

Немного погодя он выключает светильник над туалетным столиком и снова садится в большое кожаное кресло, слушая дождь. Тот налетает на окно короткими трепетными мазками. Мягкое трепыханье белой птицы.

Ее поймала его сестра. Она ее держит в коробке, через верх бросает ей туда цветы, иногда трясет коробку,