– Это даже лучше… Мне нужно говорить именно с вами троими… Дамаск, твоя задача остается прежней. Тебе необходимо взойти на престол. Очень часто мне удавалось сдерживать Асалбега от бессмысленной жестокости. Вам это не удастся. Слушать вас он не станет. Дамаск, пообещай мне… что бы не делал Асалбег, какие бы бесчинства он не совершал, скольких бы людей не убивал, ты будешь молчать, как бы тебе не хотелось.

– Савит!… – начал протестующе Белый.

– Дамаск, пообещай! – добавил силы в свой слабый голос визирь и тут же натужно закашлялся.

– Как я смогу бездействовать, если он будет убивать людей!?

– Ты не будешь бездействовать вечно. Тебе нужно лишь дождаться момента, когда люди начнут понимать, кто на самом деле ими правит.

– Так нельзя, савит!..

– Обещание, Дамаск! Это мое предсмертное желание…

Дамаск сильно стиснул зубы.

– Обещаю, учитель…

– Хорошо, мой мальчик… хорошо… – удовлетворенно произнес Старец и замолчал, закрыв глаза.

Сидящий рядом Дамаск обернулся на стоящего рядом Бирма, который непонимающе пожал плечами.

– Шах… – неожиданно вновь заговорил визирь своим блеклым голосом.

– Да, савит.

Веки визиря медленно открылись. Помутневший взгляд долго фокусировался на двадцатисемилетнем мужчине, одетом в желтое дхоти, с аккуратными черными усами и коротко подстриженной бородкой.

– Как дела в Валоре? – спросил савит Маркеш.

– Неплохо, Ваша Светлость. Уровень преступности в Эссоре резко снизился. Грабежи и разбои совершаются по моей указке. Те, кто этому противился, замолчали надолго, некоторые навсегда. Сейчас прокладывается дорожка в Керибюс. Есть идеи расширить Валор на территорию других султанатов, чтобы не потерять доход, а преступность в Эссоре при этом снизить до нуля. Естественно, под громкими восхвалениями всемогущей и благороднейшей Триады. Запущены отряды валорцев на караванные тропы. Четыре каравана уже разграблены. В дальнейшем, когда земля наполнится слухами об опасности переходов через пустыню, планируем брать плату с караванщиков за безопасное прохождение.

В данный момент, доход получаем приличный и стабильный. Деньги идут на строительство вакфа и лечебницы имени святой Хилины, где будет оказываться помощь всем страждущим. Также мы начали реставрацию храма Оркуса. Три раза в неделю беднякам подают обед. Еще, как вы и велели, перевооружили карберов. Налоги пока не снизили, но в планах есть. Хотя народ и без того нас любит. Дамаска уже чуть ли не святым считают.

– Хорошо, Шах. Продолжай в том же духе. И по-прежнему, на тебя ложатся все действия, которые претят Дамаску.

– Конечно, савит, – мотнул головой Шах, в подтверждение своих слов.

– А теперь, Бирм…

– Да, учитель.

– Дайте мне поговорить с Бирмом, – потребовал визирь.

Дамаск поспешно поднялся с кровати и отошел вместе с Шахом к дальней стене, издалека пытаясь разобрать то, что говорил савит Маркеш. Но слова невозможно было прочитать даже по губам. Вдобавок ко всему, севший рядом со Старцем Бирм наклонился к нему, скрыв от любопытных взоров. Визирь что-то наставительно шептал Черному на ухо, и оставшимся не у дел Дамаску и Шаху была слегка обидна эта таинственность.

Так уж вышло, но Бирм с самого начала стал любимцем Маркеша Хаштабара. Дамаска он считал чересчур наивным и бездумно прямолинейным. Шаха же наоборот наглым, хитрым, безжалостным и беспринципным. А вот в Бирме визирь видел отражение себя. Его он считал той самой золотой серединой между Белым и скорпусом. Старец полагал, что именно Бирм будет остужать горячие головы своих неуемных друзей, после своей смерти. Вероятно, поэтому самые важные распоряжения он шептал сейчас ему.

Что касается остальных членов керибюсской пятерки, то к Пиксару савит относился равнодушно, считая его человеком ведомым и слабым, но вполне полезным. Он бы не стал его держать у себя и приближать к власти, но Дамаск остро этому воспротивился. Маркеш не пошел ему наперекор, так как основную ставку ставил именно на светловолосого, хоть и отводил львиную долю задач основательному Бирму и деятельному Шаху.

К Гансу же визирь испытывал самые теплые чувства. Несмотря на то, что зеленоглазый мальчик с пяти лет так ни разу и не произнес ни одного слова, Старец его любил. Даже то, что он так и не научился колдовать, хотя Маркеш учил рунам всех трех магов (при этом научился лишь Бирм, как выяснилось, Дамаску стандартная магия была неподвластна, зато так управлять Стихиями как он, не мог никто, даже сам визирь), никак не повлияло на его отношение к немому мальчику. Магии Ганс предпочел изучение фехтовального искусства. Им он владел в совершенстве, хотя никогда в жизни не применял на практике, видя в этом еще одни грани грации и красоты человека. Неизменная спутница Ганса была гитара, с помощью которой он и общался с миром. Начиная с десяти лет, самый младший из Триады (все считали именно зеленоглазого мага третьим, однако его роль полноправно легла на плечи Шаха), сторонился людей и уходил в места, где находился наедине с природой. Там он тихо перебирал струны и записывал пришедшие на ум стихи в небольшую тетрадь, либо зарисовывал в нее то прекрасное, что виделось лишь ему.

В общем, был зеленоглазый маг до чрезвычайности странным. Но все его любили за эту странность. Он был беззлобен и невообразимо красив. Многие девушки Эссора сходили по нему с ума. Их даже не отвращал недуг Ганса, наоборот, он казался им еще привлекательней, романтичней и таинственней. Однако девятнадцатилетний парень ни на кого не обращал внимания, живя в своем мире. Это страшно злило Шаха, который был любителем прекрасной половины человечества, и ему зачастую приходилось прикладывать усилия, чтобы очаровать очередную понравившуюся красавицу. В то время как сопляк-Ганс совершенно не пользовался тем, чем наградил его Оркус.

– Пропустите! Нас ждут! – послышался за дверью голос Пиксара.

Через несколько секунд, он зашел в комнату в сопровождении Ганса.

– Успели? – спросил запыхавшийся Пикс, в первую очередь, посмотрев на кровать.

– Успели, – успокоил Дамаск.

В этот момент, Бирм поднялся с кровати. Пиксар подошел к Старцу. Подержавшись за руку, двадцатидвухлетний юноша поблагодарил визиря за его доброту и все то, чему он научил его. После этого, Пикса сменил Ганс. Он сел на кровать к савиту и начал перебирать струны на своей гитаре. Никто не прерывал грустную мелодию, отражающую душевную трагедию Ганса.

– Ты найдешь дорогу к любому сердцу, мой мальчик, даже к самому черному. За триста восемьдесят шесть лет я никогда не слышал столь чудесной музыки, творимой тобой. А слышал и видел я многое… Сыграй мою любимую, Ганс… Сыграй… Сыграй напоследок…

Визирь закрыл глаза. Ганс начал быстро перебирать струны, но, несмотря на то, что играл быстро, разливающиеся по спальне звуки любимой мелодии Маркеша Хаштабара были грустны, наполненные тоской и печалью.