они были отправлены не через польские владения, а морем в шведскую Ливонию на Колывань и Ругодив (Ревель и Нарву). Во главе посольства был поставлен иезуит дон Аллегрети де Аллегретис; в товарищи ему дан Теодор фон Лорбах. Алексей Михайлович велел направить посольство прямо в столицу и поместить в доме известного (самозваного) князя Шлякова-Чешского. 7 октября оно имело торжественный въезд в Москву, где тогда царским наместником был князь Григорий Семенович Куракин, а государственными делами ведал патриарх Никон. Хитрый иезуит Аллегрети, зная, что каждое его слово будет записано и донесено царю, во время пути и пребывания в Москве искусно заводил речи о польско-шведских отношениях; рассказывал, что, как ни просил польский король цесаря о военной помощи, тот ему отказал, а обещал только помирить его с царем; говорил о справедливом неудовольствии московского царя на неправды короля Яна Казимира, но с особым негодованием указывал на коварство шведов, которые, пользуясь победами московского государя над поляками, поспешили напасть на последних, не дождавшись конца перемирия, и вообще имеют обычай нападать на слабых. Далее Аллегрети как будто с сожалением указывал на то, что русские торговые люди не ездят в цесарскую землю для продажи соболей и всякого пушного товара, чем корыстуются немецкие и польские купцы, которые покупают в России эти товары дешево, а продают их в Австрии дорогой ценой; когда же царь и цесарь будут «в братстве и совете», московским торговым людям вольно будет самим ездить в цесарскую землю и от того будет великая прибыль московскому государю. Давал понять о приязни и почтении турецкого султана к римскому цесарю и рассказывал, как, будучи в Царьграде послом испанского короля, с огорчением видел там множество русских и польских пленников, которых крымские татары продают на базаре, и удивлялся, что столь великие христианские государи терпят такое зло от поганых басурман. Одним словом, Аллегрети все направлял к тому, чтобы настроить московское правительство к примирению с поляками и к столкновению со шведами; а император Фердинанд III, по его уверению, очень желал помирить Алексея Михайловича с Яном Казимиром единственно для того, чтобы не лилась христианская кровь. По всем признакам, эти маневры не остались без влияния на советников молодого государя, а главным образом на всесильного тогда патриарха Никона, с которым ловкий иезуит, по-видимому, сумел войти в посредственные или непосредственные сношения.

В начале декабря прибыло в Москву шведское посольство. Вслед за тем 10 декабря воротился в столицу и царь Алексей Михайлович.

К приезду его под личным наблюдением патриарха Никона отлит был в Кремле огромный колокол, весивший от 10 до 12 тысяч пудов; его подняли на небольшую высоту и повесили на громадном бревне, и накануне царского прибытия далеко в окрестностях раздался его звон. Вступление в столицу царя – победителя и завоевателя – обставлено было всевозможной торжественностью, то есть пушечной пальбой, колокольным звоном, крестным ходом, расставленными вдоль всего пути войсками и густыми народными толпами. Несмотря на холод и мороз, не только народ стоял с непокрытыми головами, но и сам царь, у Земляного вала вышедший из саней навстречу крестному ходу и патриархам (Никону и Макарию Антиохийскому), все время оставался также с открытой головой. Никон после молебна сказал царю длинную витиеватую речь, причем напомнил библейские и византийские примеры: Моисея, Гедеона, Константина, Максимиана и прочих. Царь отвечал патриарху, что победами своими обязан его святым молитвам. Потом продолжалось шествие. Уже стемнело, когда царь прибыл в Успенский собор, где приложился к иконам и мощам и снова принял благословение от патриархов. Павел Алеппский пишет, что лицо царя «сияло и блистало и даже пополнело от избытка радости по случаю победы, покорения городов и поражения врагов». Молодой, доверчивый государь в это время, конечно, не подозревал, какое разочарование в совершенных победах и какую потерю завоеваний готовит ему ожидавшее его в столице дружественное императорское посольство со своими сладкими речами и соблазнительными предложениями!

А эти предложения или, точнее, обещания заключались ни более ни менее как в том, чтобы избрать Алексея Михайловича польским королем, то есть преемником Яна Казимира, и еще при жизни сего последнего! И на такую нехитрую удочку пойман был мечтавший о славе и завоеваниях московский царь со своими главными советниками или, собственно, с патриархом Никоном. Аллегрети, конечно, подал только надежду на избрание; а между тем убедил царя остановить военные действия против поляков, как против своих будущих подданных и направить русское оружие против якобы их общих врагов, то есть шведов. Завоевание Ливонии и Эстонии, которых так безуспешно добивался Иван Грозный, теперь представлялось весьма возможным и даже нетрудным. Для переговоров с цесарскими послами назначены были бояре-князья Алексей Никитич Трубецкой и Григорий Семенович Куракин, окольничий Богдан Матвеевич Хитрово и посольский думный дьяк Алмаз Иванов. Но потребовались еще посылки гонцов к самому императору Фердинанду III и обратно, причем гонцы эти осторожно пробирались через Курляндию и Пруссию. Одним словом, цесарское посольство так искусно затянуло свои предварительные переговоры, что только в мае 1656 года выехало из Москвы, осыпанное царскими милостями и подарками; оно условилось о съезде московских и польских уполномоченных в Вильне для окончательных мирных переговоров, в которых обещало принять на себя роль посредников. Аллегрети был славянского происхождения и понимал русский язык, что много облегчало ему переговоры с русскими боярами. Притом уже самые грамоты Фердинанда III, в которых прописывался полный царский титул, и даже с прибавлением новых земель, производили на царя и бояр очень выгодное впечатление; что, однако, не мешало им держать цесарское посольство под строгим присмотром и никаких посторонних лиц к нему не допускать.

Совсем иначе было принято шведское посольство, приехавшее затем, чтобы подтвердить Столбовский договор. Для переговоров с ним назначены были князь Никита Иванович Одоевский, Василий Борисович Шереметев, Григорий Гаврилович Пушкин и тот же дьяк Алмаз Иванов. Уже самый вопрос о царском титуле возбудил споры; так как послы не хотели признавать новых прибавлений, то есть Великого княжества Литовского, Белой России, Подолии и Волыни. Затем бояре укоряли шведского короля за то, что он «не обославшись с царским величеством пошел на польские города войною и у царских ратных людей от Полоцка дорогу велел перенять». Затем высчитывали споры о границах и разные другие неправды со стороны шведов. Эти переговоры так же затянулись на всю зиму и сопровождались посылкой гонцов к шведскому королю и обратно. А весной они окончились разрывом и объявлением войны. Цесарское посольство, таким образом, добилось всего, о чем хлопотало, и в этом случае, по свидетельству некоторых иностранцев, ему более всех помог