Никоном благовестия о Страшном Суде из евангелиста Матфея. А потом совершалось водосвятие, которое закончилось песнью «Спаси, Господи, люди твоя». После того царь и бояре прикладывались ко кресту и были окроплены святой водой. Крестный ход воротился в собор, где и продолжалось богослужение, которое протянулось до вечера. Не довольствуясь продолжительной службой, Никон читал еще из книги поучение, относящееся ко Второму пришествию, и чтение свое сопровождал наставлениями и толкованиями. Царь терпеливо выстоял службу до конца; только по причине бывшего в этот день холода он держал правую руку за пазухой – как о том записал Павел Алеппский. Через день после того, 20 февраля, во вторник на Сырной неделе, во дворце праздновались именины и рождение старшей царской дочери Евдокии. Она родилась, собственно, 1 марта; но так как этот день приходился на первой неделе Великого поста, то царь перенес его празднование на несколько дней ранее. Оба патриарха и сербский митрополит служили в этот день в одной из дворцовых церквей. Царица и сестры царские слушали богослужение из-за решеток и маленьких окон; а царь во время службы обходил церковь и сам зажигал свечи перед иконами. После службы владыки были приглашены к царской трапезе, которая происходила в нижней столовой избе и со всеми теми же обрядами, как и в предыдущий раз. А на следующий день царь с боярами отправился в Троицкую лавру, чтобы там заговеться вместе с монахами. В его отсутствие, в четверг на Сырной неделе, Никон соборне совершал в Успенском храме поминовение по усопшим московским патриархам и митрополитам; после чего угощал обедом антиохийского патриарха с его свитой, сербского митрополита, архиереев и архимандритов. За столом прислуживали патриархам стольники; вообще во всем было явное подражание обычаям царской трапезы. Обед продолжался до вечера, и в конце его Никон, чтобы занять гостей, велел позвать несколько десятков старшин дикой Самоедской или Лопской орды, которая, наряду с вспомогательным отрядом чуваш, черемис и других инородцев, по царскому повелению пришла в Москву в количестве нескольких тысяч, вооруженная луком и стрелами. Приземистые, с крутым, плоским, безбородым лицом, закутанные в оленьи шкуры, дикари произвели сильное, отталкивающее впечатление на антиохийцев. На вопросы присутствующих, едят ли они человеческое мясо, дикари отвечали: «Мы едим своих покойников и собак, почему же нам не есть людей?» Им дали сырую мерзлую щуку, которую они тотчас съели с большим наслаждением и попросили другую.

Павел Алеппский дает любопытное описание торжественного патриаршего служения в неделю Православия, или так называемого Сборного воскресенья, которое пришлось тогда на 4 марта. Никону в тот день сослужили шесть архиереев: по правую его руку становились митрополит Новгородский, архиепископы Рязанский и Вологодский, а по левую – митрополиты Сербский и Ростовский и архиепископ Тверской; за ними четыре обычных архимандрита (Чудовской, Новоспасский, Симоновский и Андроньевский), два протоиерея Успенского и Архангельского соборов, большое число священников и дьяконов. За обедней протодиакон читал синодик: сначала поминались святые Греческой церкви, и при каждом имени сослужащие хором трижды возглашали вечную память. Потом поминались святые Русской церкви с таким же возглашением. Затем следовало поминовение русских великих князей и царей, потом русских воевод и ратников, павших в последнюю войну. За поминовением наступило троекратное анафематствование всех известных еретиков, иконоборцев и тому подобных. По окончании сего обряда протодиакон провозгласил многолетие царю, потом царице, царевичу Алексею, сестрам царя и его дочерям; потом патриархам Никону и Макарию, а затем архиереям и всему духовному сану, боярам, воинству и всем православным христианам. Уже наступал вечер; но, несмотря на общее утомление и большой холод, Никон взошел на амвон; дьяконы раскрыли перед ним Сборник отеческих бесед, и он начал читать положенную на тот день беседу об иконах. Свое медленное чтение он сопровождал еще поучениями и толкованиями. Потом велел принести написанные по западным образцам и осужденные им иконы, о которых мы говорили выше. Теперь Никон воспользовался удобным случаем, чтобы в присутствии царя распространиться против означенных икон; причем он сослался на антиохийского владыку в доказательство неправильности такой живописи. Оба патриарха предали анафеме и отлучили от церкви впредь как тех, кто будет писать подобные образа, так и тех, кто будет их у себя держать. Никон брал правой рукой такую икону, называл вельможу или человека, у которого она была, показывал народу и бросал на железные половые плиты, так что образа разбивались; после чего приказывал их жечь. Царь смиренно стоял подле, внимая проповеди патриарха, и тихим голосом упросил его не жечь образа, а просто зарыть их в землю. После того Никон поучал о крестном знамении, вооружаясь против двуперстия; в чем опять ссылался на присутствующего антиохийского патриарха. Архидиакон последнего прибавляет, что, после семичасового стояния в соборе, они воротились на свое подворье, полумертвые от усталости и холода.

Напрасно антиохийские гости вместе с москвичами радовались прибытию царя и ждали провести с ним пасхальные праздники. На сей раз он оставался в Москве не более месяца. Что же заставило Алексея Михайловича так скоро опять покинуть столицу и спешить на запад? Неприятные и важные известия с театра войны, как из Белой, так и Малой России.

В Могилеве начальствовали воевода Воейков и полковник Поклонский. Последний был из местных православных шляхтичей; он выехал в войско Хмельницкого, был им рекомендован царю как пострадавший за веру, принят на государеву службу, пожалован в полковники, отличился при взятии некоторых городов, помог москвитянам овладеть Могилевом, уговорив его жителей к сдаче и со своим казацким полком, набранном в Белоруссии, оставлен в Могилеве. Осаждавший Старый Быхов наказной гетман Иван Золотаренко был недоволен тем, что Могилев сдался не ему, и стал враждовать с Поклонским. Черкасы или казаки Золотаренка ездили в Могилевский уезд и собирали в свою пользу хлебные запасы, сено, скот и оброки с крестьян; причем били и выгоняли московских стрельцов и людей Поклонского, приезжавших в уезд для сбора запасов на могилевский гарнизон. Но Золотаренко, не взяв Старого Быхова, отступил в Новый, а с ним удалились и его черкасы. Теперь московские стрельцы и солдаты стали терпеть обиды и побои от казаков Поклонского, который не думал их унимать; сердце шляхтича, очевидно, не лежало к московским людям, когда он познакомился с ними поближе. Кроме шляхтичей, то же явление замечалось и у многих местных горожан, не говоря уже о местных жидах. В январе 1655 года литовские гетманы Радзивилл и Гонсевский предприняли наступательное движение на верхнеднепровские города, занятые москвитянами. В некоторых городах обнаружилась измена; например, Орша и Озерищи передались Литве. Но нападение Радзивилла на Новый Быхов, где