в сказанное. — Это потому, что ты застала меня врасплох. Значит, это канадец?

— Его зовут Альберт.

— Ты от него забеременела?

— Нет. Он сделал мне предложение, и я согласилась. Зачем ты наговорила мне кучу гадостей? Не стоило тебе рассказывать. — Грит говорит это как бы самой себе, встает и подхватывает свой ранец с книжками. — Я знала, как ты отреагируешь.

Неожиданно Анна чувствует что-то вроде раскаяния.

— Грит, извини меня! — говорит она на этот раз искренне. Но слишком поздно. Грит уже вывела свой велосипед. — Грит, ну прости!

Девушка останавливается, вытирает слезы, но на подругу не смотрит.

— Прощай, Анна! — Грит садится на велосипед и выезжает на улицу. — Я пришлю тебе открытку!

Расстроенная, Анна подъезжает к книжной лавке, но не обнаруживает в ней Нусбаума. Дверь на замке, шторы задернуты. Она нерешительно стучит, но слышит с другой стороны только мяуканье, своего рода брюзжание, но никак не господина Нусбаума. На двери нет записки, только слабые следы зачистки от краски — след анонимного требования к евреям убираться прочь.

И вот она уже катит на велосипеде, сама не зная куда, по набережным каналов, уводящим ее от прежних забот. Ни мыслей, ни устремлений, ни чувств. Но, остановившись возле короткого металлического мостика, чтобы закурить сигарету, она вдруг видит Беп, выходящую из ветхой приканальной забегаловки. Беп! Ей хочется позвать девушку. Хочется подбежать к ней и крепко ее обнять. Но она вспоминает о том, что рассказал ей Кюглер. Что Беп слишком тяжело дружить с Анной.

Стоя в дверях забегаловки, Беп застегивает кофту — и уходит. Анна хочет пойти за ней, но тут из дверей появляется еще кое-кто. Узкоглазая девушка в платочке, прикрывающем короткие волосы. Ее лицо сильно осунулось с того времени, как Анне видела ее в последний раз в трамвае в обнимку с немецким солдатом. И когда девушка ловит взгляд Анны, брошенный через булыжную мостовую, она отвечает ей только мимолетным кивком, поворачивается и уходит, повесив голову, в противоположную от Беп сторону.

— Это сестра Беп, — говорит Анна, обращаясь к Марго, возникшей рядом в своих лагерных тряпках и с лицом в расчесах.

В самом деле? Ты уверена?

— Да, уверена. Думаешь, я слепая? Это Нелли.

Она такая несчастная, — замечает Марго. — Бедняжка.

— Бедняжка? Ты хочешь, чтобы я ее пожалела?

А ты ее не жалеешь?

— Она немецкая подстилка, Марго. Шлюха.

Почему ты так жестока к людям? Мама никого не называла такими словами. Разве она не пыталась думать о людях только хорошее? И разве не учила нас сохранять хорошее мнение о людях, какими бы они ни были?

— Может быть. Но у мамы уже нет никакого мнения ни о ком, — отвечает Анна. — Она ничему не может нас научить. Она умерла.

Я тоже, — напоминает ей Марго. — И все же я здесь.

— Да, — признается Анна. — Ты единственная меня не бросила.

Назавтра Грит в школу не пришла. Место рядом с Анной осталось пустым.

На следующий день она снова отправляется в книжную лавку, надеясь, что в этот раз она будет открыта, но дверь оказалась по-прежнему заперта. Она стучит в окошко, заслоняя руками глаза от бликов, всматривается вглубь, но видит только неясные тени. Вернувшись на Принсенграхт, она стучится в кабинет Пима и, приоткрыв дверь, просовывает голову внутрь.

— Пим?

Отец говорит по телефону, у него озабоченный вид, но он машет рукой, приглашая ее зайти. Она садится рядом.

Анна не знает, стоит ли посвящать отца в свои дела. Конечно, книжная лавка — это ее собственное убежище. В этом бесшумном пространстве, среди книг, она чувствует себя защищенной. В книжной лавке она может слиться душою с кошкой, которая лениво разлеглась на солнце и видит свои кошачьи сны. Надо ли ей впускать в это убежище отца? Но ее не покидает тревога.

— Вчера я заехала в лавку Нусбаума, поработать, но она была закрыта, — говорит Анна. — И никакой записки. Ничего. Уж не случилось ли с ним чего-нибудь.

В глазах у Пима промелькнула искорка озабоченности — или ей показалось?

— С ним все в порядка, я уверен. Мы на днях разговаривали по телефону. И сейчас, когда ты заговорила о нем, я вспомнил, что он вроде бы собирался куда-то поехать.

— Но почему он мне ничего не сказал? И ты тоже?

— Мне просто это в голову не пришло. Наверное, стоило бы сказать, — соглашается отец, открывая специальным ножом очередной конверт. Он явно намекает, что слишком занят, чтобы продолжать разговор.

— И куда бы он мог отправиться? — интересуется Анна.

— Я не знаю, а он мне не говорил. Разве он не ездит по делам? На аукционы по продаже недвижимости? Или что-нибудь в этом роде?

Анна захвачена параноидальными мыслями. Пим и его сосед по блоку в Аушвице. Что еще знает Пим, о чем она понятия не имеет? О чем еще господин Нусбаум говорил с ним? Какие секреты девушки, которая работает в его лавке, открывает ее отцу?

— Вы часто говорите по телефону?

— Часто? Пожалуй, нет, — отвечает Пим.

— Он не докладывает тебе о поведении твоей дочери? О состоянии ее психики?

— Анна! — Отец начинает сердиться. — Ты говоришь глупости.

— Неужели?

Она чувствует, что хотела бы согласиться с отцом.

— Да, глупости, — уверенно повторяет отец. — Извини, Анна, я занят. А вот ты, что делаешь ты? Тебе никто не поручает работы?

Анна хмурится. Она подавила в себе приступ паранойи, но его место заняла раздражительность.

— Здесь мне делать нечего. Мип с господином Кюглером отправились к оптовику, а господин Клейман ушел домой, у него заболел живот.

Отец продолжает возиться с почтой.

— Если тебе нечего делать, займись уборкой. Так, кажется, предлагала тебе поступать мама.

При упоминании о матери Анна хмурится.

— Я лучше покатаюсь на велосипеде.

— Отлично, так и сделай, — соглашается отец. — Только возвращайся вовремя. Ты ведь обещала Хадас помочь ей с субботней трапезой.

— Ага. А с каких пор мы соблюдаем шабат? — В ее голосе звучит укор.

Отец отрывает взгляд от письма, которое у него в руках.

— Значит, у тебя есть возражения?

— Нет, конечно же нет. Мне просто любопытно. Ты становишься набожным, Пим?

— Пожалуйста, не груби мне, Анна. Хотя бы раз можно обойтись без возражений.

— А я ни о чем не спорю. Мне просто интересно, не сказывается ли в этом влияние твоей новой жены?

— Анна, ну в самом деле! — с раздражением говорит отец. — Ты напрашиваешься на скандал? Неужели так трудно понять, что твоей мачехе очень хочется отпраздновать шабат в нашем новом доме?

Дом. Анна мысленно повторяет это слово. Какое оно тяжелое!