Она выходит из кабинета и сбегает по лестнице к складу — это побег.

— Уезжаете, молодая хозяйка?

Она берется за руль велосипеда. Ворота склада открыты для проветривания, и в воздухе витает запах молотого тмина. Старик Людерс поднимает голову от мельницы, на испачканном лице ожидание ответа.

Что тебе за дело, старый зануда! Вот что она хотела бы ему ответить, но вместо этого говорит:

— Да, господин Людерс! Уезжаю. Просто покататься.

Людерс с мрачным видом кивает, его лицо хмурится. С момента появления у них госпожи Цукерт, этот работник охотно играет роль ее домашней собачки. Всегда готов услужить. Сует свой нос куда не надо. И чересчур обеспокоен передвижениями Анны.

— Осторожнее на дороге! — слышит Анна, уже отъезжая. — Город уже не тот, что был. Кругом полным-полно проходимцев.

Тощий мост

Амстердам — Центр

Ее велосипед давно можно было сдать в утиль, но даже с его хрустящими шестеренками и залатанными шинами Анна лихо мчит по булыжным мостовым, со свистом обгоняя старые разболтанные грузовики, пока не добирается до узкого деревянного моста на Керкстраат. Он обеспечивает переправу через узкую грязную полоску Амстела, и все называют его не иначе как Тощий мост. Спустив одну ногу, она встает у перил и едва успевает закурить сигарету, как видит Раафа, спешащего к ней.

— А ты опаздываешь, — выговаривает она ему.

— Опаздываю?

— Мы же договаривались на полчаса.

— Ничего подобного. Ни о чем мы не договаривались. Ты просто любишь командовать.

— Это верно, — признает она. — Но это не означает, что ты не опоздал. Тебе нужен велосипед, — решает она.

— Вот как! — Брови Раафа удивленно ползут вверх. — И где мне его добыть? Мили канадцы дарят теперь не только плиточки шоколада?

— Я тебе достану его.

Рааф мрачнеет. Она начинает к этому привыкать. Приветливое и задумчивое выражение его лица полностью меняется, когда она чем-нибудь его озадачивает. Например, колкостью в адрес его одежды, потешной прически или фырканья, которым обычно он сопровождает свои смешки. Она в общем-то и не думает его чем-либо смущать, так получается само собой.

— Женщины не делают подарки мужчинам.

— Разве? Так заведено? — Возможно, она его слегка поддразнивает, но ей и правда интересно это узнать.

— Велосипедов-то точно для них не покупают. Мужчины сами себя обеспечивают.

— А я и не говорила о том, чтобы что-нибудь покупать, — говорит Анна. — Просто притворюсь, что мой велик украли, и отец купит мне другой.

— А мне и не нужен собственный, — отвечает Рааф. — Мы твоим обойдемся.

— Это как?

— А вот так! Давай-ка его сюда! — Он берет ее велосипед. — А теперь садись впереди! — говорит Рааф, помогая ей рукой.

Она улыбается. А потом садится перед ним на самый кончик седла и чувствует с обеих сторон его предплечья. Его ладони на руле, а ноги уже крутят педали, все сильнее и сильнее. Скорость увеличивается, это и страшно, и сладостно. Ухабистая булыжная мостовая трясет немилосердно, она тянет руки назад, хватаясь за его поясницу — единственный якорь, удерживающий ее от падения. По всему телу молнией проходит дрожь.

— Стой! Стой! — кричит она и восторженно смеется.

Поначалу он притворяется, что не слышит, и не снижает скорости.

— Что ты кричишь? Не слышу!

— Хватит! Остановись вот тут, на углу! — командует она. — Хочу тебе кое-что показать.

На этот раз юноша повинуется и со скрипом останавливает велосипед. Анна поворачивается и целует его. Похоже, она намерена втянуть в себя весь воздух из его легких. Желание с ужасающей силой бурлит в ее теле. Страшный голод терзает эту едва не умершую от истощения девушку, слившуюся на велосипедном седле со своим мальчиком, своим мужчиной. Она не сводит дрожащих глаз с его лица. Ее взгляд вот-вот просверлит его глаза насквозь.

Они сидят на зеленой лужайке у канала как тысячи других бледных амстердамцев, желающих впитать в себя хотя бы немного солнца. Мимо проносятся велосипедисты, голова Анны покоится на плече Раафа, она вдыхает запах его пота, смешанного с ароматом хмеля. Рядом по траве резво проносится белка.

— У тебя было много девушек? — спрашивает она.

— У тебя чересчур много вопросов, — говорит он, но все же отвечает. — Много? Вряд ли много.

— Ты знаешь, я все еще девственница, — говорит она.

Он пожимает плечом.

— Да? Я так и думал.

Анна напрягается.

— Так думал? И почему же? У меня это на лбу написано?

Он смеется.

— Нет, но это видно по твоему поведению.

Анна приподнимает голову, она обижена.

— Я что, веду себя, как девственница?

— Не обижайся, — говорит он ей.

— Я и не обижаюсь. Мне просто любопытно, как это — вести себя как девственница?

— Ну, это… — Рааф скривился. — Ты вроде как суетишься.

— Я суечусь? — нахмурившись, повторяет Анна.

Теперь и Рааф хмурится.

— Может, я и неправ, мне просто так кажется. И не злись! Мне это ничуть не мешает.

— Не мешает, — говорит Анна с напряжением в голосе. И все же ей полегчало, это она вынуждена признать.

— Точно, Анна, не мешает, — повторяет Рааф.

Ее имя на его губах! Она впивается в него поцелуем, ныряя языком глубоко-глубоко, а он прочесывает пальцами ее волосы и сцепляет ладони на ее затылке. Она прижимает его к себе еще крепче, но тут они слышат голос полицейского, проезжающего мимо на велосипеде:

— Эй, парень, не вижу между вами просвета!

Их губы разъединяются.

— Видишь, ты ссоришь меня с законом, — смеется Рааф.

Она упирается лбом в подбородок юноши, вдыхая их близость.

— Ну конечно! Виновата девственница.

Рааф подбирает палочку, ломает ее надвое и отбрасывает половинки в сторону. Анна кладет голову ему на плечо и в рассеянности меряется с ним ладонями — просто ради прикосновения. Только теперь она замечает, что у Раафа безымянный палец на левой руке кривой. Конечно, он не согнут так, как может быть согнут ноготь, но он определенно кривой. Почему она так долго этого не замечала?

— Что у тебя с пальцем? — спрашивает она, и он отдергивает руку. — Извини! Я не должна была спрашивать?

Рааф сжимает и разжимает кулак, словно избавляясь от судороги. Сначала он молчит, но потом делится с ней.

— Это от папы.

Анна мигает.

— Тебе отец сломал палец?

Рааф пожимает плечами. Поднимает другой прутик и ломает его.

— Он всегда был язвой, папа мой, — говорит он. — Всегда искал, с кем бы подраться. А после смерти мамы стал еще хуже. Его работа. — Юноша раскрыл ладонь. — Я помахал рукой соседу, который ему не нравился.

Анна молчала. О насилии она знала немало. Оно теперь уже не так ее пугало, как в детстве, и все же слова Раафа ее