в духе нашей цивилизации. Паранормальные факты, напротив, предполагают, если рассматривать их в их конкретности, угрожаемое присутствие, ищущее себя «вот-бытие» магической цивилизации. В-третьих, следует подчеркнуть тот факт, что именно в силу этих своих качеств паранормальные явления, пусть они и доступны для наблюдения и регистрации при посредстве приборов, не отвечают условиям проведения научного эксперимента или отвечают лишь отчасти. Наша наука создана для того, чтобы изучать явления, принадлежащие к данному в опыте миру, по отношению к которому присутствие выступает как гарантированное, и потому ее методы не могут быть полноценно применены к феноменам, принадлежащим к миру становящемуся, т. е. к миру, который еще включен в драматическую структуру решения присутствия, переживающего кризис. Из этого следует, прежде всего, что паранормальные явления, по крайней мере некоторые и у некоторых субъектов, предполагают определенную, пусть и минимальную, степень вовлеченности наблюдателя в экзистенциальную драму того, кто эти паранормальные явления порождает. Так, медиумы иногда призывают присутствующих развлекаться, болтать между собой, петь, и жалуются на то, что внутренняя установка одного из наблюдателей, его скепсис или слишком большая сосредоточенность не дают явлениям возникнуть. Натуралистический способ рассуждения наталкивается здесь на неожиданную антиномию: именно установка, более всего соответствующая стандартам наблюдения, может оказать влияние на наблюдаемый феномен и даже вовсе устранить его из области наблюдения. И наоборот, феномен может оказаться доступнее для наблюдения, если наблюдатель так или иначе откажется от своей позиции наблюдателя и хоть немного начнет сотрудничать с медиумом. Речь при этом не идет о том признаваемом современными физиками обстоятельстве, что наблюдатель может воздействовать на наблюдаемый феномен посредством измерительных приборов. Имеется в виду тот – сам по себе для науки совершенно скандальный – факт, что план реальности, в котором действует наблюдатель, еще не в полной мере конституирован как данный, вследствие чего весь последующий процесс рационального анализа данных, цель естественно-научного познания, оказывается скомпрометирован. На самом деле паранормальные явления, как кажется, постоянно ускользают от подчинения какому бы то ни было законосообразному порядку: все происходит так, будто пластически подвижный мир, все еще непосредственно связанный со свободным человеческим намерением, которое его производит, облекается в законосообразную форму лишь на время, как вода, которая протекает по руслу реки, не задерживаясь в нем надолго. Парагномические установки медиума X могут проявляться в форме, противоположной той, в которой они проявляются у медиума Y; один и тот же медиум Z производит паранормальные «физические» явления то одним способом, то другим. Принципиальная «неподзаконность» паранормальных явлений представляет собой одну из самых тяжелых проблем для носителя естественно-научного мировоззрения, который чувствует, что оказался на чужой для себя территории, и не рискует вступать на нее из чувства недоверия, или, рискнув, возвращается разочарованным и разуверившимся, или же – как чаще всего бывает с людьми самоуверенными, – отказывается от своей миссии и становится «спиритистом» (достаточно одного только примера физика Лоджа). Это ощущение неудовлетворенности, которое адепт естественно-научного мировоззрения испытывает перед лицом паранормальных явлений, было неплохо исследовано В. Джеремиккой: «Как назвать „материей“ в естественно-научном смысле этого слова так называемые эктоплазму или телеплазму метафизиков? Эта материя, которую в некоторых случаях оказывается даже возможно сфотографировать, может отделиться от медиума и, вместо того, чтобы раствориться или рассеяться в окружающей среде, устремиться в то или иное место. Она может проникнуть, например, в стол или, сгустившись, принять определенную форму, например маски или человеческого лица, или даже обрести плотность и оставить на какой-то вещи свой след, а затем исчезнуть. Никакой газ, никакое излучение неспособны произвести хоть в чем-то сходные с этими явления. И даже если бы было возможно проанализировать эту эктоплазму и обнаружить в ней, к примеру, новое соединение или излучение, это бы еще не позволило ничего объяснить, потому что невозможно научным методом объяснить эту экспрессивную концентрацию, это движение в одном, а не в другом направлении – например, в сторону разлитого парафина (притом совершенно не случайного, в сторону стены), чтобы оставить в нем свой отпечаток… Можно будет сфотографировать эктоплазму, определить вес стола, который она поднимает, и высоту, на которую он приподнимается, промежуток времени, в течение которого он висит в воздухе и т. д., но все эти расчеты и измерения никогда не будут адекватны предмету…»[289]

Однако естественно-научная редукция паранормальных событий, рассмотрение их так, как если бы они должны были доказываться или постигаться на уровне данности, представляют собой необходимый эвристический момент и сохраняют свою ценность и свое функциональное значение. Эта редукция на самом деле помогает опознать паранормальные события как реальные, даже если более углубленная критическая оценка приводит нас к выводу о том, что здесь мы имеем дело с такой формой реальности, которая не является данностью. Те же ловушки, которые подстерегают науку на пути ее исследований, противоречия, в которые она облекается, холостой ход сомнения, неуютное чувство неподлинности, сопровождающее исследователя в его трудах, и наконец это ощущение сдавленности между принятием, вызывающим беспокойство и попахивающим изменой, и невозможным отвержением – все это обладает своим эвристическим и педагогическим значением в той мере, в какой содержит в зародыше радикальный кризис культурного тщеславия и связанной с ней фундаментальной анахронистичности. Естественно-научное или «позитивное» исследование сохраняет, таким образом, свое значение и, более того, проводится со всей возможной строгостью. Но в то же время оно оказывается теперь ограничено и встроено во вновь обретенную перспективу, освобождено от критически не проверенных притязаний и, наконец, обретает убедительность. В связи с этим последним пунктом следует отметить, что есть, конечно, определенные гарантии, проистекающие из самого характера исследования, однако довольно часто в критике имеющихся гарантий и в требовании все новых, а прежде всего – в рождающемся из этого всего сомнении проявляются просто дезориентация или неправильная ориентация самого исследования и те мучительные колебания мышления, которое мы попытались возвести к их подлинным основаниям. Проблема магических способностей в определенном смысле осложняется тревожным вопросом: «Кто же сторожит самого сторожа?», Quis custodiet custodem? Очевидно, однако, что серия гарантий не может увенчиваться некоей внешней гарантией, абсолютной и окончательной (ее ведь не существует): скорее, она должна завершаться внутренней гарантией такого мышления, которое, благодаря ясности и дисциплинированности в построении собственной перспективы, научилось защищаться от праздных требований и мужественно брать ответственность за свои решения.

Рассмотрим теперь один случай, простой и наглядный. Однажды туземец из парагвайского племени ленгуа обвинил миссионера по имени Грубб в том, что тот украл тыквы из его сада – на том простом основании, что это привиделось ему во сне. И как миссионер ни убеждал его в ложности обвинения, тот не отступал: Грубб украл тыквы, потому что