В необходимой связи с магическим риском потерять душу стоит другой магический риск, риск утраты мира. Коррелятом представления и опытного переживания бегства души из подобающего ей места, нанесения ей увечий, ее ускользания, похищения и тому подобного оказывается представление и переживание в опыте объектов, выходящих за горизонт чувственно-воспринимаемого, вырывающихся за собственные пределы и низвергающихся в хаос. Когда определенный горизонт чувственно воспринимаемого оказывается в кризисе, обрушение грозит всем границам: все может стать всем, что означает – ничто наступает. Однако магия, с одной стороны, сигнализирует о риске, с другой – способствует усмирению буйного хаоса, спасению его посредством учреждения порядка. Рассмотренная в этом аспекте, магия предстает, таким образом, способом восстановления определенности, оказавшейся в кризисе. И свойственным ей демиургическим деянием она восстанавливает для человека мир, рушащийся на глазах.

Потусторонний аспект этого горизонта чувственно воспринимаемого может проявляться прежде всего как простое невидимое присутствие. Такова потусторонность вредоносного восточного ветра, прежде чем колдуны арунта распознали в нем «долговязых демонических котов»; такова потусторонность арктической бури, прежде чем шаманы медных эскимосов распознали в ней мятежный сонм «нагих духов». В таких случаях магия действует, как мы видели, как инструмент проявления форм и освобождения. Однако потусторонность может обнаружить себя как устойчивое существование объекта за пределами его актуальной чувственной данности, как в случае с nunuai у туземцев острова Мота. Кодрингтон сообщает: «На Мота в ходу слово, которое никогда не используется для обозначения души, но при этом проливает свет на представления туземцев об этом предмете. Оно встречается также на Авроре, где пользуется большой популярностью. Это слово nunuai. На Мота так называется навязчивое или постоянно повторяющееся чувственное впечатление. К примеру, человек однажды услышал ужасный крик боли, и он продолжает звучать в его ушах: крик давно умолк и больше не повторялся, но nunuai остается. Другой человек, отправившись ловить летучих рыб, весь день в одиночестве гребет в своей лодке, обмотав шею длинной тонкой веревкой. И вот ночью, отдыхая, он чувствует, как веревку его тянет вниз, как если бы начала клевать рыба, причем веревка уже не была примотана к шее: это nunuai веревки. Для туземца это не просто плод воображения: nunuai – это реальность, но лишенная формы и телесной плотности. Свинья, украшения, пища также обладают своими nunuai. Это слово nunuai, без сомнения, того же корня, что и niniai, которое означает „тень“ или „отражение“»[282]. Мы тоже можем сказать о поразившем нас крике боли: «он все еще звучит у меня в ушах», но речь идет об образе, не обладающем чувственной наглядностью, который мы четко отличаем от реального звука. В магическом же мире вещи и в самом деле распространяются за свои чувственно воспринимаемые границы, в том смысле, что данная в ощущения реальность может и на самом деле существовать дольше, чем длится ее актуальное восприятие[283]. Это означает, что чувственно воспринимаемое еще не определено, но все же включено в структуру человеческого решения. Объект, который, в определенные критические для присутствия моменты, не удается в достаточной мере «представлять перед собой» и удерживать в качестве данного в обычном смысле этого слова, спасается благодаря культурно значимому институту, например nunuai, в качестве «отражения», или «тени», или «эха» вещи. И посредством этого культурного преобразования этот объект оказывается восстановлен и спасен, включен в сеть определенных отношений.

Однако спасение потустороннего может принимать и другие формы. Определенный горизонт чувственно воспринимаемого в ситуации кризиса может быть спасен, например, благодаря представлению и переживанию в ощущениях излучаемой им силы, которую человек может обратить себе на пользу. Или же потустороннее трактуется как опасное напряжение, чреватое разрывом, который удается предотвратить благодаря соблюдению определенных табу. В данных обстоятельствах табу принимает форму запрета на изменение формы обладающих «силой» объектов[284]. Потустороннее проявление определенных качеств обретает горизонт (оно фиксируется и восстанавливается) внутри тотальности: часть есть целое, часть может быть определена как целое. Кроме того, потустороннее проявление определенной тотальности, основанное или на аналогии свойств, или на аналогии следствий, способно взаимодействовать с другими тотальностями, создавая таким образом замкнутую систему симпатических связей. Благодаря этому преобразованию хаос и в самом деле преодолевается: рождается космос – не наш, но все-таки космос, – контролируемый человеческими действиями. На острове Пятидесятницы (Новые Гебриды) используется следующее заклинание для вызывания дождя. Выбирают камень, обладающий маной, его энергию усиливают при помощи заклинания, затем собирают листья, складывают их в углубление в камне, которое играет роль вместилища, толкут и растирают несколько ветвей piper methysticum, прикладывают камень, обладающий маной, и пропевают магические формулы, в которых упоминается дух Тагоро. Затем все это накрывают сверху и дают перебродить: предполагается, что испарения, выделяющиеся при брожении и приобретшие ману, образуют облака и дождь. По свидетельству Пройса, мексиканские уичоли отождествляют оленя и разновидность кактуса, пейот, на следующем основании: «Когда наступает день, охотники охотятся на звезды и ловят их. Поэтому звезды тождественны оленю, животному, на которое охотятся чаще всего. Успешный рост любой вещи в этом мире зависит от этой охоты на звезд (= оленей). Поэтому на всех праздниках олень является основным жертвенным животным. Вместе с тем пейот, благодаря своим стимулирующим и галлюциногенным эффектам, оказался объектом, интересным с магической точки зрения. Пейот, однако, растет далеко от гор уичолей, в восточных прериях, где каждый октябрь собирают урожай этого растения, чтобы обеспечить семенной фонд на следующий сезон. Когда они добираются до места на земле света или на заре, первый пейот предстает в облике оленя и, при соблюдении специальных церемоний, убивается стрелой»[285]. Так на фоне переживающей кризис объективности складывается новый порядок, novus ordo, магии. Только полемическое недоразумение, сформировавшееся в ходе тысячелетних прений, которые наша цивилизация должна была вести, чтобы отмежеваться от магии и обрести понимание самой себя, могло сохранить до наших дней упорный предрассудок, будто бы это магическое спасение переживающей кризис объективности могло породить полностью воображаемый мир, сотканный из бредовых идей и галлюцинаторных впечатлений. Рассмотрим, к примеру, «психическое» примирительное путешествие, которое шаман иглулик предпринимает с целью добраться до обиталища морских животных, Таканакапсалук.

Путешествие это может быть предпринято в различных обстоятельствах: ради одного человека, обеспокоенного из-за болезни родственника и неудачной охоты, или ради целого поселения, которому угрожает голод или гибель из-за скудости добычи. Когда такое случается, все взрослые члены общины собираются в доме, из которого шаман должен «отправиться в путь». Шаман сидит в глубине помещения, предназначенного для сна, под навесом (отметим сходство между этим этнологическим феноменом и