Она помогла Сориной спуститься вниз. Села за стол, положила перед собой тетрадь и открыла её на букве «Г». Фамилии Гречишникова там не оказалось. Тогда Мирослава открыла тетрадь на букве «М». И вскоре её глаза наткнулись на имя Максим и фамилию Гречишников. Там было и отчество парня – Константинович. И его адрес. Правда, было неизвестно, живёт ли он по-прежнему в этой квартире, всё-таки прошло немало лет.

На помощь ей, сама того не зная, пришла Евдокия Семёновна.

– Леночка говорила, что родители у Максима археологи, дома они почти не бывали, а года четыре назад они и вовсе перебрались жить в столицу. Так что Максим стал единоличным хозяином большой квартиры. Ещё Лена рассказывала, что он сделал там капитальный ремонт.

– Значит, Гречишников человек не бедный.

– Лена говорила, что с тех пор, как он устроился на работу в одну из крупных фирм, его дела пошли в гору. И по службе его продвигают, и деньги хорошие платят.

– Не стоило, наверное, вашей Лене с таким женихом в пинг-понг играть, – заметила Мирослава.

– Я и сама ей об этом не раз говорила. Да разве ж она меня послушает. Теперь матерей родных дети не слушают. А я кто? Как ни крути, домработница. – Сорина тихо заплакала.

Из кухни тотчас появилась Еловецкая со стаканом воды и каплями валерьянки. А Мирослава тихо попрощалась и ушла.

Здесь же, в подъезде, спустившись вниз всего на одну площадку, Мирослава сделала снимок фотографии Максима Гречишникова и переслала его на телефон Белозерскому.

После этого она позвонила Наполеонову и попросила его ускорить выдачу тела Гульковой, сообщив между делом, что Сорина сегодня прилетела самолётом.

Всё понявший Наполеонов спросил её:

– Ты говорила с ней?

– Да.

– И что?

– Да ничего, – слегка слукавила Мирослава, – ты сам говорил, что её в момент убийства Гульковой в городе не было.

– Говорить-то я говорил, – проворчал Наполеонов, – да только много ты меня слушаешь, – и отключился. Сорину он решил допросить после похорон.

Ему хотелось расспросить Мирославу о том, не пришли ли ей в голову какие-либо новые идеи, но в конце концов решил сохранить независимость и продолжить расследование дела самостоятельно. После того как адвокатом Тимьянова стал Ян Белозерский, Наполеонов почувствовал, что его поначалу такая устойчивая теория начинает шататься и вот-вот рухнет. Но он, как ни старался, не видел нового кандидата на роль подозреваемого.

Мирослава, выйдя из подъезда, подставила лицо свежему весеннему ветру и подумала о том, что ей ради разнообразия стоит иногда появляться дома, и она поехала за город.

Дома было хорошо: выбравшись из салона автомобиля, она заметила, что начали распускаться пионы. «Всё-таки всё прекрасное, что мы имеем в жизни, нам дарит природа. И любые потуги человека ничто по сравнению с её щедростью».

– Вы сегодня никуда больше не уедете? – спросил Морис, когда она вошла на кухню, налила себе в стакан минеральной воды из Ундеровского источника и стала пить её маленькими глоточками.

– Никуда, – ответила она, – если, конечно, здесь меня накормят.

– Вы прямо как Чеширский Кот, – улыбнулся Морис.

– А что там с этим котом?

– Ничего особенного. Просто он, как и вы, говорил, что его необязательно понимать, зато обязательно любить и кормить вовремя.

Мирослава рассмеялась:

– В отличие от Чеширского Кота, мне всё-таки требуется понимание близких людей хотя бы время от времени.

Уже начало смеркаться, когда позвонил Ян Белозёрский.

– Янушка! – обрадовалась Мирослава. – Здравствуй!

– Здравствуй! Ты, Слава, так радуешься мне, что у меня мороз по коже, – пошутил он.

– Не бойся, я тебя не трону, – пообещала она вкрадчивым голосом.

– Раз ты такая добрая, слушай. Показал я снимок Эрнесту Тимьянову. Он подтвердил твоё предположение. Именно этого молодого человека застал мой подзащитный, когда пришёл к Гульковой.

– Какое он произвёл на него впечатление?

– Никакого. Вернее, не успел произвести. Гулькова сразу же выпроводила этого парня. Тимьянов только заметил, что он смотрел на него глазами, полными ревности и плохо скрываемой обиды.

– Это уже кое-что. Есть какие-то новые сведения от подзащитного?

– Из него всё приходилось тащить клещами, – пожаловался Белозерский. – Меня нисколько не удивляет, что он ничего не рассказал следователю.

– Тимьянов сказал тебе, что в подъезде он налетел на уборщицу?

– Да. Но вообще-то он налетел при бегстве из квартиры Гульковой на двух человек.

– На двух? – удивилась Мирослава. Насколько она помнила, Шура не упоминал ни о каком втором свидетеле. – Кто же был вторым человеком?

– Девушка.

– Какая девушка?

– Эрнест сказал, что не запомнил её. Она испуганно отскочила, когда он вышел из подъезда. Вернее, вынесся из него, но успел затормозить и замедлиться.

– То есть она собиралась войти в подъезд?

– Судя по всему, да.

– Вошла?

– Он не видел.

– Хоть что-то во внешности девушки запомнилось ему?

– Сказал, что она была высокой.

– Насколько высокой?

– Выше его жены.

Мирослава вздохнула и спросила:

– Полная, худая?

– Ему показалось, что она была стройной.

– Блондинка? Брюнетка?

– Она была в платке.

– В мае?

– Скорее всего, в лёгкой косынке.

– Странно.

– Это потому, что ты не носишь платки. А многие женщины защищают голову от солнца.

– Ванда носит платки?

– Нет! Не переходи на личности! – рассерженно проговорил адвокат.

«Ох уж эта шляхетская гордость», – с иронией подумала она про себя. А вслух сказала:

– Извини.

– Ладно, проехали. Ты меня тоже извини. Я что-то сегодня взвинченный. Ванда носит шляпы.

– Думаю, что они ей очень идут.

– Ещё бы! К твоему сведению, моя жена всегда носит только то, что ей идёт. А не носится по городу в джинсах и кроссовках круглый год.

– Не переходи на личности, – рассмеялась Мирослава. – И потом, где ты видел меня в одних джинсах и кроссовках в холодное время года?

– Разве я сказал, что имел в виду именно тебя? – невинно поинтересовался он.

– По крайней мере, мне так показалось.